Птица всегда с ним — в этом всё дело.
Он пробирается, прорастает глубоко: не в тело, лучше бы в тело; он лезет в душу своими-чужими хищными пальцами, видит и пережил вместе каждое воспоминание, знает до мельчайшей эмоции Серёжино восприятие.
->>
Видит — предвидит — как тот отреагирует на что угодно, поэтому и дышит синхронно с ним.
Несвободно.
->>
Липкие чужие руки Серёжа бы пережил — в детдоме случалось и не такое. Но гораздо больнее, когда тебя словно трогают изнутри, задевают за живое, копаются в каждом воспоминании, зная и почти чувствуя, как ты отвечаешь.
Используя.
Играясь.
И при этом иногда вовсе не замечая.
->>
Серёжа не сразу даёт ему имя.
Он бы и не собирался, но руки сами выводят, неровно чёркают по бумаге чёрным, делясь с окружающим миром своим призраком-спутником, а кто-то тыкает пальцем и говорит:
— Это ещё что за птица? Какие руки кривые, и ноги тоже!
->>
Серёжа думает: да, кривые. Потому что ненастоящие. И добавляет про себя обречённо: да, Птица.
Потому что когда нечисть получает имя, то вместе с ним и силу.
Теперь Птица с ним.
«Теперь мы вместе, я защищу тебя, разве это не замечательно?»
Замечательно.
->>
У Серёжи больше нет никого, только Птица, и, может, дружба и выглядит так: пробираться под кожу, смеяться одновременно, ненавидеть — тоже, но только не плакать.
Плачут только тряпки.
->>
Серёжа и Птица не такие, они следят за догорающим закатом и вместе — мысль в мысль — думают о том, как мог бы гореть весь детдом, весь этот серый и мерзкий район, весь этот город, облезлый и завернувшийся в туманы до непроглядной осенней мглы.
->>