Thread by @nebezkota

Итак, комиксный #дубогром
NSFW
***
— Этот твой напарник на тебя ужасно пялится, — говорит Лиля. — Он сто пудов запал. Тебе такое удобнее всего, правда, Дима? С твоей работой одни напарники и остаются.
— Сева молодец, — мрачно отвечает Дима; его лицо искажает болезненная гримаса.

— Но никаких нерабочих отношений на работе я не устраивал и не собираюсь. Жестокая шутка.
Игорь помнит его взгляды тогда — давным-давно, которые старательно не замечал, надеясь, что само обойдëтся.
И обошлось. А у него была Юля и много счастья, которое с самого начала казалось

хрупким и недолговечным.
Таким и оказалось.
Может, Диме повезëт? Хотя бы с этим, потешным и молоденьким? Пусть Диме повезëт. Он время от времени резюмирует свои романы коротким «Остались друзьями» и непонятно, чего в этом больше, печали или облегчения.

Самому Игорю вот везëт, правда, снова какой-то не тот вкус у его любви, он даже не уверен, любовь ли это.
Под сраку лет тебе, дядя, а понимать ничего не научился.
Куда проще рассмотреть чужих призраков, чем в самом себе порядок навести.

— Я больше тебе не нужна, — произносит Ира. — Ты теперь сам по себе, человек-приключение.
— Но почему?
— Я помогаю тем, кому плохо. Тебе тоже было плохо, милый. Но это скоро останется в прошлом, как и я.
Она нежно и долго целует его, проводит ладонью по щеке.

— Тебе больше не нужна помощь, но нужны друзья — надеюсь, мы такими и останемся? Любовь тебе тоже нужна, но и она придëт. Поверь ведьме.

Чего больше, печали или облегчения?
Игорь идëт гулять с Мухтаром, чтобы голову просвистело сырым февральским ветром.

Вообще-то быть одному — просто и привычно. А с собакой он в любом случае не один.
Ему не дали окончательно утонуть два живых существа: Дима и Мухтар. Всё остальное он собрал вокруг себя после. Всё остальное было как будто бы вторично, пусть и важно не менее.

В «Райдо» почти пусто, сидит немолодая пара, у стойки — знакомая белая голова, ссутуленные плечи под коричневым пиджаком. Муха, единственная привилегированная собака, допускаемая сюда, радостно тянет поводок, зовëт здороваться.
От диминой чашки тянет коньяком, а не только кофе.

— Ты пьëшь? А как домой? Где машина?
Он взрослый, самостоятельный и крутой. «Он был мой… напарник». Сейчас свой собственный, сам кого хочешь научит и голову откусит.
Но о нём всё равно нужно заботиться, сам не умеет. Как и Игорь. Только о других.

— Такси на что? Или к тебе пойду, если ты один сегодня.
— И сегодня, и завтра, и до морковкина заговенья. Лиличка! Сделаешь и мне кофе?
— Лиличка сделает, — отзывается она. — Но вообще-то уже очень поздно.
— Для кофе поздно не бывает.

Игорь привычно стелет Диме на диване, кладëт подушку и толстый плед.
— Ложись уже. Ты никакой. Сколько не спал?
— Чëрт знает. Неважно. Надо будет — ещё не буду.
Игорь кладëт ему руку на плечо, но они начинают движения одновременно, и пальцы проезжают по голой шее над воротником.

Кажется, что обжëгся.
Секунда проходит, две?
Дима поднимается и уходит в ванную, потом возвращается, развешивает одежду по спинке стула, укладывается, через минуту уже негромко похрапывает.
Пальцы горят до рассвета, будто схватил злую осеннюю крапиву.

С утра — рано, рано, очень рано! — димин телефон уже звонит.
— На, тебе там твой любезный уже трезвонит.
— Да задолбали уже все приколами! — выплëвывает Дима, по-утреннему мягкий, беззащитный и юный; ну и мудак же ты, отставной майор, нашëл тоже, что сморозить.

— Да? И что? И без меня никак? Да твою мать! Я живой же тоже! Если ты с какого-то хрена там, сам едь к экспертам, а боишься, что забудешь — пиши на диктофон!
Дима отбрасывает телефон на подушку и трëт кулаками глаза.
— Как. Это. Всё. Меня. Достало. Зачем ты хочешь туда вернуться?

— Потому что ничего больше не умею, — мягко объясняет Игорь. — А ещё потому, что это хуже наркоты. И ты поедешь к этим ебучим экспертам, как только кофе выпьешь. Будешь ругаться и орать, но поедешь. Потому что малой, может, запишет, но не догадается что-нибудь спросить.

— Слишком хорошо всё знаешь, — со злостью бросает Дима. — Что надо, и что не надо.
— Что надо, может, и не знаю. Извини. Давай не будем ссориться.

Конечно, он убегает, брякнув пустую кружку на стол.
Жилетку свою забыл второпях.
И мы такие, Дима, и жизнь такая.

Искать работу не получается. Никому не нужен бывший мент, бывший пациент сгоревшей психушки, зато явно не бывший псих. Но пособие — слëзы, и даже после того, как перестал тратить деньги на сигареты, жить на него сложно. Так, выживать.
Время от времени Игорь шабашит у знакомых

строителей, иногда разгружает машины у продуктовых, почти неотличимый от других таких же шабашников, полубомжей, алкоголиков. С голоду не помрут с Мухтаром. Со скуки тоже, разные дела есть.
Но есть скука, а есть — тоска.

Когда в истории Умного человека поставлена точка, когда генерал — ледяные глаза-провалы — называет Игоря майор Гром, он отлично знает, кому обязан своим возвращением, но не может даже поблагодарить.
Дима обидится.
Это он тоже знает.

Они все так счастливы в этот вечер.

А спать одному — удобно и привычно.

— Дим, ты уж давненько жилетку свою у меня забыл. Тебе оно не надо? Я помню, что раньше постоянно таскал.
— У тебя? А-а-а, я-то думал, где-то на работе оставил! Слушай, я заеду. У меня другой такой нет.

На заднем плане встревоженный баритон, вот чëрт, кажется, опять куда-то не туда влез.

— Привет! О, форму достал! Готовишься?
— Завтра, — отвечает Игорь. — Вот твоя шмотка, забирай. Я нашёл, когда всё стирать затеялся. Ничего не обломал тебе? Не обязательно было срываться…

— Захотел — и сорвался. Сева, блин, детские развлекухи какие-то придумал. Весело, но сам уж думал, куда бы деться.
Абсолютно незаконная, несуществующая, не имеющая ни на что права ревность грызëт чëрными зубами.

— Надо было намекнуть, что ты любишь другое.
— Я ни на что не собирался намекать! Ты озабоченный какой-то! Что, свидание вечером?
— Нет. Говорил же, отныне и до морковкина заговенья. Хотя может, потому и озабоченный!
— Расстроенным ты не кажешься.
— Я и не расстроен.

Разговор какой-то бессмысленный. Словно слепые рыбы тычутся в стенки аквариума, не понимая даже, где находятся.
Слепые, бесчешуйные, чувствуют мир только в колебаниях воды.
Что ты хочешь сказать, вода?
В Питере много влаги, и вся она страшна.

— Ладно. Я пойду. Вряд ли удастся спасти этот выходной. Но можно поспать.
— Не уходи, — произносит Игорь. Каждое слово весит тонну. Разгружать паллеты с картошкой легче.
— Не… уходить?
— Спи тут, если хочешь. Мне одному сейчас… плохо.
— Звучит, будто тебе одному спать плохо.

— Я не это имел в виду.

Безжалостная вода разносит рыб в стороны. Закон жизни. Он был мой — и это бы-ло. Не будет больше. Никогда не твой, вообще-то. Люди ничьи.

Снова оживает чувство ожога. Если ещё раз дотронуться — будет так? Но как дотронешься?

— У тебя снова жрать нечего. Собаке только. Ты с ним из одной миски ешь?
— Невкусно. Нет, что-то было же. Точно было.
— Кусок хлеба и полбутылки молока — это не еда.
— Если ты голодный, до магазина сходить можно, — право, Игорю стыдно. Гостей полагается кормить, а он даже

«к чаю для Димы» не покупал тысячу лет…
— Ты голодный. У тебя даже глаза голодные.
— Свои бы видел. Так же точно не ешь и не спишь, как я.
— Слишком хорошо всё знаешь, — снова говорит Дима.
— Не всё, а тебя.
— Меня — плохо.

Опять на какую-то ругань выруливает. Неужели и правда пора отойти друг от друга? Вырвать из души крючья, которыми он к ней прицеплен? Будут — коллеги, приятели, товарищи по былым приключениям. Все девчонки и мальчишки мира снимут штаны, когда послушают.

Почему перекашивается и грозит развалиться дружба?
И что с этим делать?

— Нет, не плохо.
— Да неужели? И зачем же я тебе теперь, Игорь? Как могу судить, у тебя всё наладилось.
— Ты разве для того живëшь, чтобы меня откуда-то вытаскивать? Ты думаешь, что… больше…

… ни для чего… не нужен?
Эти слова весят куда больше тонны, эти слова как чëрные дыры, в них падает всё.
— Я неправ?
— Ты неправ, — отвечает Игорь, обнимая его как тогда, в парке. — По-моему, тебя самого пора откуда-то вытащить.

Дима поднимает руки. Хочет оттолкнуть. Но не отталкивает.
Кладëт ладони на грудь.

В мире проходит примерно миллион лет.

Если я его поцелую, — думает Игорь, — то получу по морде.
Если я его поцелую, — думает Игорь, — то нашей дружбе точно конец.
Если я его поцелую, — думает Игорь, — это будет одним из самых глупых поступков в моей жизни.

И целует.

А Дима целует его в ответ.

Никогда и ни с кем так жадно, так горячо, так правильно.
Кусая друг друга за губы, переплетаясь языками, не умея прекратить.
Подольше бы.

Игорь чуть отстраняется, когда перестаëт хватать воздуха, но только чуть, лбом прислоняется ко лбу, перебирает пальцами мягкие волосы, вторую руку на спине держит.
— Дима.
— Ещё.
Восхитительное слово. Такое короткое и такое прекрасное. Мозги превращаются в желе при мысли о том,

как он может просить так же, но в другой ситуации.

Так можно и до инфаркта доцеловаться.

Дима уже почти висит на нём. С этим надо что-то делать. Либо закругляться и успокаиваться, либо… нет.
Успокоиться невозможно, когда он так близко.

— С этим надо что-то делать.
Димины слова как продолжение внутреннего монолога. Как всегда.
— Что хочешь, то и сделаем, — хрипло выдыхает Игорь.
— Что я могу хотеть, — он по-прежнему крепко держится за плечи; иронически усмехается зацелованным ртом;

голос — твëрдый и спокойный голос, который не дрожал даже в самых диких переделках — сейчас срывается. — Что я могу хотеть, если шестой год вижу во сне только тебя? Мокрые сны. Как у пацана. Адски стыдно. Хоть бы раз — кого-то другого! Если я бегу за тобой даже если думаю,

что перестал бежать? Что я могу хотеть, если мы с тобой тут, чëрт подери, одни, не считая собаки, и ты держишь руки на моей заднице?
— Я думаю, убедиться в реальности всего этого.
— И всё же слишком хорошо знаешь…

Игорь уводит его на диван, сажает и сам садится рядом, со всей доступной ему нежностью целует — даже если ничего больше, это так сладко. Жалеет. Нет, не жалеет, а сочувствует, и снова не так: понимает. Удивляется: столько лет. Обещает сам себе: не отпущу, пока сам не захочет.

Держать себя в руках можно сколько угодно. Он это умеет. Пока в здравом уме, не пьян, не вымыт из собственного сознания лекарствами — держит и будет держать.
Нет, не нужно больше ни бухла, ни капельниц.

Можно-держать-себя-в-руках, но оказывается, что сложно, почти невозможно, слишком красивый Дима, когда вытаскиваешь его из вечной белой рубашки, слишком горячая кожа, такой контраст между огрубевшими ладонями и бледными нежными запястьями, целуя от них до локтя и дальше, до плеча

рассудок теряешь.
Нельзя терять рассудок.
— Я так хочу тебя, так хочу, — бормочет Дима, цепляется за руки, судорожно приподнимает бëдра.
В этом смысле с мальчиками не так удобно, как с девочками. Дополнительными средствами нужно морочиться, чтобы получилось, чтобы не больно.

Но во-первых, с этим мальчиком (который, разумеется, давно взрослый) хочется заморочиться чем угодно. А во-вторых, всегда есть приятные вещи, которые реализуются без проблем.

Накрывая его член ртом, Игорь надеется, что ещё не забыл, как это делается, ибо не практиковался примерно вечность, но это, видимо, как на велосипеде ездить, если умеешь, то не разучишься.
Дима стонет, дëргает за волосы, почти кричит.

— Симметричный ответ… непременно… отдышусь только…
Способность выговорить «симметричный ответ», когда только кончил, и с трудом поднимает дрожащую руку — это только про Диму.
И широкая, несытая улыбка, с которой склоняется над ним, — тоже.

Диван узкий, но это хорошо. Нет места, чтобы лежать поодаль, димина голова на плече, согнутое колено на бедре. Он легко и ровно дышит, тëплый, умиротворëнный; тихо смеëтся:
— Чтоб по полной программе потрахаться, в этом доме, конечно, ничего нет?

— Не-а. Но в магазин по-прежнему можно сходить.
— И еды какой-то. Я не согласен на ужин в духе «всем по йогурту и спать».
Они дружно ржут над намëком на бородатый похабный анекдот. Но не встают пока.

Макароны, десяток яиц, упаковка сосисок.
— Чай есть ещё у тебя?
— Угу.
— А сахар?
— Хрен знает, возьмëм.
После короткой перебранки у кассы («Я ещё не совсем нищеброд!» — «Гуляешь на последнюю пятихатку?») Игорь платит; тем временем Дима убегает в аптеку, что находится

в том же помещении. В штанах становится тесно при мысли о том, чем они займутся немного позже. Пакет с продуктами проскальзывает в руке и чуть не падает.
Взрослым людям вроде не положено чувствовать себя озабоченными подростками?
А пофиг.
Игорь не хочет быть взрослым.

Это абсолютно обычное, привычное зрелище: Дима на его кухне, тысячу раз он здесь был, пил чай и грыз печенье, обдумывал дела, утешал и утешался, строил гипотезы, ругался, не понимал, верил и сомневался.

И столько лет молчал.
И столько же ещё молчал бы.
И молчал бы всегда.
Потому что скорее бы помер, чем позволил себе нагрузить другого своими проблемами и чувствами — совсем редко он жаловался. Всё вывозил сам.
Отчаянный, принципиальный, храбрый и одинокий Дима.

Он медленно пьëт чай, смотрит поверх кружки блестящими зелëными глазами.
— И всё же скажи — почему? Я, конечно, рад до полного одурения. Но не могу взять в толк…
— Сыщик, — Игорь ухмыляется. — Почему, почему — да потому что. А ещё я тупой и медленно думаю. Но додумался же.

Кровать большая. Старая, как мавзолей дедушки Ленина, но пока крепкая. Валяться на ней, стягивая друг с друга одежду, можно и вдоль, и поперëк.
Непонятно, отчего с ним — так. Отчего он так невероятно, почти пугающе заводит. Сто лет знакомый. Очень красивый. Всё частности,

всё мелочи, полгорода красивых. А Дима — один.

— Мой хороший, — рассеянно повторяет Игорь, поглаживая димину влажную спину. В голове пусто, звонко и прозрачно.
— Твой, — подтверждает Дима. — Вообще. Совсем.

Под утро Игорь просыпается от странного чувства; что-то видел во сне такое приятное.
Понимает, что не сон.
Дима спит, свернувшись клубком.
Через несколько часов они оба войдут в управление — как всегда и как никогда.
Что будет?
Целая жизнь впереди.
Новая старая жизнь.

ficbook.net/readfic/127631…
Целиком здесь 😈😈😈