Thread by @nebezkota

#мгтд #полигром старшее поколение
***
Юра был кот бездомный, как те, подвальные, что накидываются на подачки и ускользают от ласковых рук, облезлый, лишайный, никому на свете не нужный кот.

Одноразовый азарт, одноразовая любовь — всё было красивенькое, блестященькое и бестолковенькое, как полиэтиленовые китайские календари в ларьке у метро, как реклама в телеке — ваша киска купила бы вискас.

Не хотят подвальные коты вискаса, а хотят дома, но раз такая радость им не положена — проще помереть на обмотанных ветошью трубах, чем в таком сознаться. Показал нежное брюшко — проиграл.
Так Юра думал, с глупой завистью глядя на Федьку Прокопенко,

который был по котам и прочим животинам главный специалист, то бездомную собаку подкормит бутербродом с крошливым колбасным сыром, то у дряхлой бабки салатницу купит на развале, последний полтинник отдав, то Костю Грома, тоже ту ещё псину кусачую, обиходит, сунет под нос кружку

с чаем и второй бутерброд. Крылышки, видать, резались у того Федьки, наверное, в высоком ангельском чине ходил, оттого и засранца Костю терпел, и тот его слушался, его одного.
Юра бы, может быть, тоже кого-то слушался, если не как в детстве: не вертись, не скачи, успокой руки.

Не умел он ничего успокаивать, потому что так думал — всем телом, потому что не умел оставаться на месте, как чёртова египетская мумия, и изо всех рамок, куда его пихали, вываливался и выкручивался.

Так Юра думал, мучительно мечтая притереться, приложиться к чему-нибудь тёплому.

Святой Федька за что-то решил обратить на него внимание, позвал домой — день рождения отмечать, будто бы проставы в отделе недостаточно ему было, и что же, пришлось идти, и даже прикупить подарок, благо как раз отыгрался в тот день.

Выбрал в магазине кожаное портмоне, чтобы Федька деньги не в кармане россыпью таскал, бестолочь, а как положено. Залитая лаком девчушка-продавщица ещё и ленточкой коробку перевязала.

Из головы у Юры совсем вылетело, что Федька женат, уж как-то так он с Костей иногда тискался и пересмеивался, что казалось — никаких других супругов там быть не может, и теперь он глупо хлопал глазами на прозрачную, как балеринка из «Стойкого оловянного солдатика», Леночку,

и досадовал, что не догадался притащить конфет или там торт, и выглядит не галантно. Леночка, впрочем, поглядела, как он мается по углам, косясь на ещё не собранный стол, и сказала:
— Помогите мне, Юра, порезать салат, у меня такая штучка есть для этого — даже интересно!

В штучку клали куски всяких там огурцов и колбас, прижимали крышку, и металлическая резалка кромсала всё на кубики. Юра пришёл в восторг от забавной приблуды, которая вкусно щёлкала, и салат настрогал, и спросил, нет ли ещё чего поделать, может, например, картошку так порезать?

Леночка похихикала, назвала его главным помощником и велела садиться за стол.
Юра пропал.
Давно с ним не случалось такое тепло, давно не хвалили и не оглядывали с какой-то безусловной симпатией, и думалось ему тяжело, противно: Федька-то чего бесится?

Какого хрена за Костей хвостом бегает, когда надо — за ней? Для чего её обижать? Как в диснеевских мультиках, у него в глазах мелькали сердечки, а пальцы сами по себе терзали хлебный мякиш, лепили, допустим, кота.
— Не волнуйтесь, Юра, всё хорошо, — прозвенела Леночка, и вдруг

Костя поддал басом:
— Полезный ты в доме человек, всё так!
И даже мелочь, сынишка его, поулыбался, наворачивая салат.

Раз уж Федька был такая скотская скотина и всяческий гад, Юра взялся иногда заходить, помогать по дому, чтоб маленькая Леночка не таскала всякие тяжести, и в школу, где она работала, заскакивал, и пытался рассказывать смешное, бегая от стены к стене.

Сам себя знал редкостным дураком, смешным, как театральная марионетка-паяц, или вот кот, якобы редкостных породных качеств, а на деле — подвальный…
Не сразу и не вдруг он понял, что видит это не только Леночка, Федька тоже, более того, даже безалаберный Костя, у которого на уме

одна работа и ещё немного работы сверх! Все они так или иначе пересекались с ним в этом доме, все смотрели странно, и чёрт знает, что эти взгляды значили, будто бы Юра по глазам читать умел!

Как будто приглядывались, как будто сужали круги, которые вертели вокруг, и Костя смотрел в глаза так пристально, что в позвоночнике что-то дрожало, и Федька будто бы одно из своих ангельских пёрышек на юрино плечо уронил: то клал на краешек стола овсяную печеньку, то похлопывал

по спине, то с ворчливой заботой советовал — иди уже домой спать.
Спать было скучно.

Волей-неволей Юра оказался где-то внутри этой странной семьи, где всё было сложнее, чем Федя и Лена, сложнее даже, чем прилепившийся к ним Костя со своим малым, и спрашивать напрямую — эй, ребят, а кто из вас с кем? — было кошмарно неловко, а без этого ничего не удавалось понять!

Спасибо, Юрочка, — говорила Лена и по-птичьи тянулась поцеловать в щёку.
Если к нам, то хлеба купи, — орал вслед Федька в управлении.
Игорьку реактивы не таскай, уже и так стол прожёг! — наказывал Костя, и зря, потому что селитру Юра уже тащил в кармане, самому было интересно,

какая бомбочка получится.

Ему нравилось.
Его бесконечно бесило.
Он хотел больше никогда не приходить туда.
Он хотел приходить туда всегда.

Сонным, душным летним вечером он оказался вдруг на кухне почти нос к носу с Федькой, и не выдержал, спросил:
— Что у вас вообще за жизнь такая?
— Осуждаешь? — спросил Федька в ответ.
— Да ничуть! Я просто думал — ты Лену обижаешь.

— Попробуй, обидь, — хмыкнул Федька. — Без головы останешься. Лену тут никто не обижает.
Он помолчал и с какой-то невыносимо похабной усмешкой продолжил:
— Ты если ухаживать желаешь, так валяй. Цветочки, конфетки. Она против не будет. И мы, — он стоял к Юре близко, так близко,

что жёлтые ободки вокруг зрачков видны были, — тоже не против. Разве что цветочков не надо. Выбирай. Думай.
Стало жарко, и душно, и ногтями Юра ритмично царапал ладонь, потому что не мог уже стоять и всё это слушать, обо всём этом думать, всё это терпеть!

— Подумаю, — хрипло буркнул он и сбежал.

Аж на все выходные сбежал.

В первую очередь, конечно, принёс цветы Леночке, и даже не на клумбе нарвал и не в ботсаду спёр, а купил в ларьке у метро.

Потом уж до всего остального дошёл, потому что было жуть как любопытно, хотя и стыдно, и помнил какие-то отдельные вспышки, закольцованные памятью в бесконечное кино: костины руки под ремнём, федькины глаза — снова близко, леночкины волосы, липнущие к голой груди.

Всё это было не сразу, не со всеми в одно время, но в голове отчего-то получалось так. Так, наверное, тоже работала семья, в которую его взяли.

Юра был кот бездомный, но, кажется, уже не совсем. Домашний получился: чесали за ухом, гладили по шерсти, в нежное брюхо не лупили. А только тайно, совсем-совсем про себя, Юра знал, как все коты знают, что он не просто так домашний, а в первую очередь — леночкин.