Thread by @nebezkota

крч всё одностороннее — #сероволк #разгром #птицегром, грустим помаленьку.
***
Птица приходит часто, через две ночи на третью. Улыбается, растягивая губы, скаля зубы так, как никогда не делает Серёжа, смотрит искоса, укрывает жёлтый взгляд волосами.

— Игорь, — говорит он. — Что же ты сидишь просто так. Иди ко мне, Игорь.

По первости, когда только забрал из больницы, вëлся. Подходил, обнимая, бормотал: подожди, подожди, потом — ведь Серёжа был совсем ещё не в порядке, называл Олегом, утверждал, что кого-то сжëг, убил…

Игорь думал, что скоро всё наладится, новые таблетки будут работать, то, что натворил Рубинштейн, исправится.

Ну и дурак.
Однажды заснул рядом, просто заснул, сжимая нервные тонкие пальцы своими, а проснулся от истерического крика. Серёжа не знал, почему рядом с ним чужой

пугающий человек, цепной пëс режима и тупой мерзавец. Конечно, он подумал то, что подумал.

Тогда Игорь узнал о существовании Птицы. Прежде считал, что сказки это, выдумки.

— Иди ко мне, — повторяет Птица. — Хочу. Не слушай эту тряпку, он тоже хочет. Я — все его нереализованные желания. Скорее. Мне холодно.
— Завернись в одеяло, — хрипло отвечает Игорь. — Или принести тебе свитер?
— С-с-себя неси, — шипит Птица. — С-с-сейчас.
— Ни за что.

Игорь любит Серёжу так, что трещит по швам душа.
Серёжа Игоря еле терпит.
Птице не стать мостом между ними, только наоборот — разрушить последний тоненький мостик.
Тяжëлое, частое дыхание мечется по комнате. Не понять, чьë.

На взводе все старые связи, за спасибо, за деньги, за отсос — Игорь не брезглив. Однажды курок срабатывает: О. Д. Волков пересёк границу страны.
Наверное, он хочет вернуться тайно, но Игорь стоит на этом частном аэродроме, ëжась от рассветного ветра, а дома Птица, полураздетый

и соблазнительный, мурлычет что-то про огонь. Отступать некуда.
Человек в стандартном хаки чуть ниже ростом, чуть шире в плечах, глаза на дочерна загорелом лице — светлые, как лëд. Смотрит вопросительно.
— Разумовский, — коротко сообщает Игорь.
— Что с ним?

Он роняет слова с трудом, разговор как жидкий азот, опасный, неестественный, ледяной. Обвинили. Посадили. Московский следак ошибся. Нашёл. Вытащил. Из психушки, да. Уже с диагнозом, уже полуовоща, врач под следствием. Взял на поруки. Ждал. Дождался.

— Мы расстались несколько лет назад, — чутьём, не умом Игорь угадывает, что Волков знает, сколько дней и часов в этих «нескольких годах». — Меня сочли мёртвым — для работы даже удобнее. Потом увидел по телевизору… то, о чëм ты говорил. Другое не видел, не до того было.

Летел спасать — видимо, ты его спасаешь. Зачем я? Чего хочешь?
— Он называет меня Олегом, — Игорь резиново улыбается.
Волков дëргается, как от удара током.
— Он… заболел, когда получил на тебя похоронку.
Волков опускает глаза.
— Он считал, что тех людей убил ты. Видел тебя.

Волков выглядит так, будто его бьют под дых.
— А кто убил?
— Другой человек. Уже лично мой привет из прошлого.
— Серый бы мог и сам, — скалится Волков.
— Между мог бы и убил — километр.
Жидкий азот льëтся между ними.
— Хорошо. Поехали.

Игорь отлично знает, что всю дорогу Волков готов выхватить спрятанное оружие.

Серёжа работает — пишет свой код, зарывшись в одеяло. Он не потерял свою компанию, но бóльшую часть обязанностей переложил на исполнительную директрису, преданную, как питбулька, Надю. Сам только

набирает бесконечные строчки, компилирует, сводит, тестирует. Больше ему ничего не интересно. Игорь каждый раз уговаривает его поесть, попить, помыться, принять лекарства.
— Серый…
— Птица, уйди, — ровно, без эмоций произносит Серёжа.

— Серый, это я. Правда я. Я живой… вернулся… похоронка была ошибкой.
— Придумай что-нибудь получше.
Волков оборачивается на Игоря беспомощно.
— Я его вижу, он настоящий.
— Птицу ты видишь тоже.
— Птица сидит в тебе, а он — сам по себе. Видишь? — Игорь толкает Волкова в плечо,

тот немедленно отпрыгивает, втекает в боевую стойку.
Медленно закрыв ноутбук, Серёжа встаёт, болезненно ковыляет через комнату, дотрагивается до лица Волкова, как слепой, ощупывает скулы, нос, отдëргивает пальцы от бороды:
— У тебя никогда такой мочалки не отрастало!

— В пустыне нет барбер-шопов, Серый, — усмехается Волков, и здесь становится кристально ясно, до звона — Серёжа верит, со сдавленным возгласом кидается ему на шею, плачет, плачет, плачет.

Игорь уходит ставить чайник, потому что это слишком личное, потому что ему больно, потому что во рту сухо, как в той пустыне, откуда выполз этот неубиваемый шаи-хулуд Волков.

Окно немытое, плита жирная, с полки свисает пыльный фестон паутины. Вся твоя жизнь, майор.

— Значит, теперь возиться мне, — Волков подкрадывается бесшумно.
— Я бы возился сколько надо, — угрюмо произносит Игорь, — если бы он не звал меня Олегом. Если бы не боялся, когда не путает с тобой.

Они завязаны в узел, пропитанный солёной морской водой крепчайший узел, и как выбраться, не знает никто.

Серёжа не хочет видеть Игоря, Олег не хочет возиться с Серёжей, и только Птица, наверное, рад.

— Приезжай, — сипло кричит в трубку Волков. — Ты говорил, он звал меня? А э_т_о_т зовёт тебя!
— Не обижай Птичку, — зевает Игорь. Он только-только лëг спать. Голова дурная, больная, тяжëлая.
Птица сидит, грустно нахохлившись, и ногтем царапает стену.

— Возлюбленный мой, — сардонически хохочет он. — Явился! Лобзай меня лобзаньем уст своих!
— Хреновая из тебя Суламифь, — выдыхает Игорь. — Откуда же ты взялся на наши головы?
— Я говорил. Нереализованные желания. Тоска. Злость. Обратная сторона вашего нежного Серëженьки,

милый мой. Я есть, пока он считает себя не таким.
Волков молчит, сидя в углу. Узел затягивается. Игорь думает, думает, думает.

— У него полно денег, — начинает он много позже, уже утром. — Родная психиатрия — лажа полная, так отвези его в какую-нибудь Швейцарию!

В Альпы, где коровки, горы и шоколад! Может, там из этого пазла его обратно соберут!
— Почему я должен, — Волков щурится болезненно, сонно. — Когда я перестану быть приложением к нему? Я умер — мне не помогло! Я хуже этой птицы, я отдельный, но привязанный! Куда мне деться?

Отчего бы тебе не поехать самому, а?
От порога — шлëпанье босых ног. Серёжа вытягивается струной, яростно шипит:
— Обойдусь! Без вас! Ненавижу! Обойдусь! Кто вас просил вообще спасать меня? Герои, мать вашу, один из любви страдает, второй из нелюбви, а кто просил-то? Пошли вы, —

— он на одном дыхании высказывает, куда, — пошли вы! Птица честнее со мной!

Он уезжает через неделю.
Игорь считает, что открытки выбирает Птица: на них альпийские луга. Подписи никогда нет, только криво нацарапанное сердечко.
Олег говорит, что ему приходят другие, с овчарками.

Приходя к Игорю домой, он приносит с собой что-нибудь съестное, благосклонно прикладывается к дачным дяди-фединым настойкам и уходит. Не за что ему зацепиться после своих песков, некуда пристроиться, не к кому прислониться. Оба они связаны одной пустотой, рыжей, как пустыня,

двумя концами одной любви.

Сегодня к открытке приложено длинное письмо, написанное от руки на толстой, гладкой, чуть блестящей бумаге. Из памяти всплывает слово «веленевая».

«Пожалуй, я пока не готов поговорить лицом к лицу, но знайте, что я очень благодарен вам обоим. Вас это ни к чему не обязывает, и меня тоже. Волчик, живи спокойно: я не люблю тебя. Я тебя отпускаю. Ты по-прежнему мой лучший друг, и я сделаю для тебя что угодно, если попросишь.

Помнишь, как клялись в солнцестояние? Вот. Ничего иного. Если придумаешь какой-нибудь ресторан, как ты мечтал в детстве, или приют для собак, как мечтал потом, я помогу тебе их устроить. Пожалуйста, будь счастлив.

Игорь, я кое-что понял постфактум и ценю то, что ты для меня сделал. Я восхищаюсь тобой и, пожалуй, разделяю те чувства, что принадлежали Птице… не так: я их принимаю. Однако этого недостаточно, и ты, наверное, знаешь сам, что от чистой физиологии до настоящей любви — пропасть.

Предложение помочь тебе с чем угодно остаётся актуальным и бессрочным. Тебе, вероятно, очень трудно, и я сожалею, но жалость — худший двигатель для других чувств.
Можете посмеяться надо мной, но я более чем уверен, что вы читаете это письмо вдвоём, а прежними открытками делились,

поэтому не утруждаюсь тем, чтобы отправлять два отдельных.
Я непременно вернусь, когда буду совсем в порядке, наверное, это будет довольно скоро, и тогда мы сможем увидеться и поговорить нормально».
Вместо подписи стояло всё то же сердечко.

— Ну как? — спрашивает Олег.
— Он умница, — нежно ухмыляется Игорь.

Сердце выжато, как выстиранный в тазу половик, и даже не больно. Так, ноет. Тянет. Сразу ведь знал.

— Я сделаю тебе пасту карбонара, майорушка, — поднимается с дивана Олег. — Пожрёшь хоть, хотя и не оценишь, как изящно я последую рецепту.
— Люблю макарошки просто смертельно, — откликается Игорь. Встаёт тоже и идёт мыть пол. В жизни вряд ли можно так легко навести порядок.

Но можно с этого начать.

***

Лежит на ао3: archiveofourown.org/works/45466240