Thread by @alkor_

Авария на ЧАЭС: как всё начиналось.

"...Результаты выполненных расчётных исследований были суммированы в ряде закрытых отчётов ИАЭ им. И.В.Курчатова (1968 г.), отредактированных и утверждённых лично С.М.Фейнбергом. Не все полученные результаты были включены в отчёты."

"Из выполненных расчётных исследований следовало, что:

• шаг графитовой кладки, выбранный для РБМК из конструктивных соображений на уровне 25 см, при проектном начальном обогащении по урану-235 на уровне 1.8% является оптимальным по достижимым глубинам выгорания топлива..."

[ПЕРЕВОД: Реактор состоит из k слоёв графитовых шестигранных блоков с дыркой в центре, в которую сверху опускают цилиндрические контейнеры с ядерным топливоа (ТВЭЛы) и управляющие стержни, а снизу гонят воду. Выбранный размер блока давал максимальный КПД использования ТВЭЛа.]

"...включая режим наработки плутония при переводе реакторов типа РБМК в двух-целевой режим работы;"

[ПЕРЕВОД: С самого начала реакторы проектировались так,чтобы помимо энергии производить на них и плутоний для ядерного оружия. Ну чтобы два раза не вставать.]

"• однако при шаге 25 см паровой эффект реактивности по воде (вследствие снижения плотности воды при образовании пара) для ожидаемого равновесного по выгоранию изотопного состава топлива всегда положителен и может существенно превосходить долю запаздывающих нейтронов;"

[ПЕРЕВОД: Когда мы закачиваем водяной пар в полости между топливом и графитом, цепная реакция начинает идти с разгоном. Всё время. Кстати, именно из-за этого ЧАЭС и взорвалась.]

"• при шаге 20 см паровой эффект реактивности всегда отрицателен вследствие преобладания эффекта увеличения резонансного поглощения нейтронов над эффектом снижения поглощения в воде;"

"• при шаге 30 см паровой эффект реактивности всегда отрицателен вследствие преобладания эффекта увеличения поглощения в графите над эффектом снижения поглощения в воде при слабом увеличении резонансного поглощения нейтронов;"

[ПЕРЕВОД: А вот если бы блоки были чуть меньше или чуть больше, то реактор был бы существенно безопаснее. Он не стремился бы постоянно уйти в разнос. Если реакция пошла слишком быстро, пара выделяется больше - и этот пар начинает глушить реакцию. А не разгонять, как на 25 см.]

"• при шаге 25 см. некоторого снижения положительного парового эффекта реактивности можно было достичь при увеличении начального обогащения по урану-235 до 2.2-2.4%..."

[ПЕРЕВОД: Если повысить процент урана-235 в топливе, то шаг графитовой кладки 25 см тоже станет безопасным. Кстати, церез 20 лет по итогам аварии на ЧАЭС так и сделали на всех уцелевших реакторах РБМК - повысили обогащение до 2,4%.]

"...однако увеличение начального обогащения требовало существенной переделки системы СУЗ, что было признано нереализуемым. Применение выгорающих поглотителей типа гадолиния исключалось."

[ПЕРЕВОД: Для другого топлива требуются другие управляющие стержни, другая электроника и электромеханика. Долго и дорого переделывать было, так что и к этому вопросу вернулись после аварии на ЧАЭС. Альтернативой было добавить в топливо что-то, меняющее выгорание свежего ТВЭЛа.]

"Общим выводом из выполненных расчётов было то, что выбор шага 25 см ведёт к появлению значительного положительного парового эффекта реактивности, следствием которого может быть возникновение больших и неконтролируемых неравномерностей энерговыделения по объёму реактора."

[ПЕРЕВОД: С выбранным шагом графитовой кладки 25 см без изменения состава топлива неровён час и реактор взорваться может. Как оно, собствнно и произошло потом сначала на Ленинградской (13.12.1975), а потом и на Чернобыльской (26.04.1986) АЭС.]

"Но к этому времени основные проектные характеристики РБМК-1000 уже были утверждены и менять шаг графитовой кладки уже было невозможно."

"Предложения по снижению плотности графита до эквивалента шага 20-22 см (“пузырчатый” графит либо засыпка кладки графитовыми шариками) были отнесены к практически нереализуемым."

[ПЕРЕВОД: Да ну нафиг! Авось не взорвётся.]

В этом месте отмечу, что это всё выдержки из достаточно большого и интересного документа, по которому получается, что весь ход аварии на ЧАЭС разработчики реактора РБМК заранее (10-20 лет) просчитали, решая сложные матричные уравнения в многочасовых сеансах вычислений на БЭСМ-6.

В двух словах всё, что происходит в ядерном реакторе, сводится к тому, что происходит с нейтронами, образовавшимися при распаде ядер урана, на их пути (не всегда успешном) к следующему ядру урана. Если нейтрон долетит и с правильнйо скоростью стукнет ядро, то тоже распадётся.

При распаде ядра урана из него вылетает несколько нейтронов. Если хотя бы один из них будет гарантированно долетать до следующего ядра, это самоподдерживающаяся цепная реакция. Если все нейтроны будут прилетать в новые ядра, реакция пойдёт в разгон, но это уже бомба, а не реактор

Бедного нейтрона всякий обидеть норовит. Попадающиеся на его пути материалы (графит, элементы ТВЭЛов, продукты ядерного распада топлива, цирконевые трубы с водой и сама вода...) могут ловить нейтроны, отклонять их, замедлять... С нейтронами в реактре красивейшие вещи происходят.

Поэтому реакция в реакторе обычно поддерживается с чуть большим количеством нейтронов, прилетающих куда надо (эта величина по-научному называется "реактивность"). А чтобы реактор не уходил в разнос, между топливом вводят управляющие стержни.

Ещё раз: когда вы засовываете в ядерный реактор что угодно, это влияет на скорость реакции (и возможность взрыва при разгоне). Например, в американском ядерном проекте реакцию однажды запустила рука экспериментатора между кусками урана. Поэтому руки в реактор совать не принято.

Но есть вещь, которую не засунуть в реактор нельзя. Теплоноситель. Его закачивают в реактор, он греется, давит на турбины, те дают электроэнергию. Параллельно он отводит от реактора избыток тепла, чтобы реактор не расплавился и не стёк вниз (это называется «китайский синдром»).

Теплоносителем может быть что угодно от углекислого газа до жидкого металла, лишь бы оно удовлетворяло набору требований, в которые мы углубляться не можем. Чаще всего (и в чернобыльском РБМК в частности) теплоносителем в реакторе оказывается обычная (в смысле не тяжёлая) вода.

Разумеется, вода в реактор идёт не из речки. И даже не из крана. Её специально подготавливают. Очищают от примесей. Примеси под высоким давлением и при высоких температурах имеют привычку разъедать трубы. А ещё они могут взаимодействовать с нейтронами. Ну нафиг такие сюрпризы.

Но самая главная проблема с водой даже не то, что она взаимодействует с нейтронами в реакторе и без примесей. Проблема в том, что вода бывает жидкой, и бывает газом — и в этих двух случаях ведёт себя по-разному. И вот тут мы подходим к причинам аварии на Чернобыльской АЭС.

Как вы, возможно, помните, в чернобыльском РБМК положительная реактивность по пару. [ПЕРЕВОД: Пар заставляет нейтроны с большей вероятностью находить новые ядра урана для реакции, чем если бы вместо него в том же месте были вода, воздух или графит.]

Топливо в реакторе излучает и ловит нейтроны (всегда — оно так устроено. Графит для нейтронов прозрачен как стекло. Вода-теплоноситель замедляет нейтроны, внося отрицательную реактивность (тормозит реакцию). Что ещё у нас есть в реакторе? Правильно — управляющие стержни.

Стержни — часть СУЗ (системы управления и защиты). Они сделаны из карбида бора, который ловит нейтроны и глушит реакцию ещё лучше, чем вода. Чем глубже они выдвинуты в реактор, тем слабее идёт реакция. Быстро введя стержни, реакцию можно заглушить. Так работает защита реактора.

Кстати, в первом американском реакторе стержни двигались горизонтально. В Фукусимн стержни вводятся снизу вверх. Но всего правильнее вводить стержни сверху вниз (как в Чернобыле), потому что тогда глушение реакции не будет зависеть от питания двигателей стержней (как в Фукусиме).

Чем меньше глушится реакция (водой или стержнями), тем быстрее и с более высоким КПД она идёт. Поэтому под стержнем из карбида бора снизу висит стержень-вытеснитель из графита, который вытесняет воду, когда стержень не вдвинут, и повышает реактивность, чтобы реактор работал.

Высота активной зоны чернобыльского РБМК 7 м, поэтому и длина карбид-бромного стержня тоже 7 м. А вот у вытеснителя длина 5 м, бо именно такую яму для вытеснителей нарисовал под реакторомтгениальный/генеральный конструктор. Поэтому под полностью поднятым стержнем два метра воды.

Когда мы быстро вводим в реактор стержень, вытеснитель внизу выдавливает воду, и там скачком растёт реактивность. Одновременно она так же скачком падает вверху, где вошёл такой же по длине кусок карбида бора. Со временем всё выравнивается, но в начале это создаёт неоднородность.

В ядерном реакторе всё происходит очень быстро (быстрее только а ядерной бомбе). Ситуация, когда реактор заглох вверху и разгоняется внизу, может успеть выровняться до взрыва. А может и не успеть. Это называется концевым эффектом, и о его вкладе в аварию на ЧАЭС спорят до сих пор

На высокой мощности работы реактора концевой эффект некритичен: основной поток нейтронов — в центральной части. Для одиночного стержня он тоже некритичен: вносимая неоднородность усредняется по объёму и размывается. Но если ввести много стержней на малой мощности, как на ЧАЭС...

"Концевой эффект был обнаружен в 1983 году при физическом пуске реакторов 1го блока Игналинской, а также, вы будете смеяться [СПОЙЛЕР: не будете], 4го блока Чернобыльской АЭС... Экспериментально было показано, что массовый ввод стержней (более 15—18) исключал концевой эффект."

Кстати, пункт 3.4 того же акта рекомендовал изменить конструкцию стержня, сместив вытеснителя на два метра вниз; именно так «некомпетентный персонал ЧАЭС» доработал на месте реактор 3го энергоблока. Но всем было пофиг, стержни оставили в спроектированном ведомством Легасова виде.

При этом расчёты показывали: при «удачном» стечении обстоятельств даже можно так ввести стержни, что концевой эффект не скомпенсируется. Или даже усилится — но это уже надо синхронно вводить-выводить стержни в противофазе, рассчитав сценарий диверсии на суперкомпьютере.

Кстати, о компьютерах. Последний герой нашей истории — именно они (хотя тогда их называли ЭВМ или даже ЭСМ). А также — датчики, которые болтаются в активной зоне реактора, меряют поток нейтронов и прочие физические параметры в условиях, в которых приличная электроника отказывает.

Данные с датчиков собирала УВМ В-3М – полупроводниковая (==транзисторы, никаких микросхем) 24-битная управляющая вычислительная машина с памятью на ферритовых сердечниках. 40 тысяч операций в секунду. Память от 12 до 84 килобайт. Для своего времени, кстати, она была очень хороша.

Формально, чернобыльская система работала бы быстрее, если бы вместо В-3М в неё вставили бы даже не смартфон (на нём бы она взлетела), а хотя бы IBM PC. Или даже ZX Spectrum. А так она посчитала параметры происходившего в реакторе перед взрывом уже после того, как он произошёл.

Ну и вернёмся к воде. Как вы помните, вода и пар ведут себя с нейтронами по-разному. Реактор превращает воду на входе в перегретый пар под давлением в 70 атм. При утечках такая вода сдувает мясо с костей мгновенно. Потом сдувает кости. И она ОЧЕНЬ радиоактивна. Но это неважно.

Важно то, что реактивность локально меняется там, где вода испаряется. Или где в ней почему-то ещё образуются пузырьки пара. Это, кстати, называется кавитация. Именно она шумит в насосах, турбинах и судовых винтах, попутно ломая им лопасти. Но кавитация ЧАЭС к аварии не привела.

Кстати, легасовы, сконструировавшие взрывающийся реактор, сочинили аж две теории о том, как проводившийся на ЧАЭС роковой эксперимент привёл к кавитации, которая в свою очередь привела к аварии. Поэтому имеет смысл поговорить о том, что же это был за эксперимент.

Как сейчас помню, в конце 1980-х гг. в СССР про эксперимент на ЧАЭС «знали» все: работники АЭС, чтобы к Первомаю выжать из реактора максимум КПД и получить квартальную премию, поотключали у реактора всю защиту, подняли все стержни, и тот, выдав КПД 100500%, взорвался. Точка.

На самом деле эксперимент был совсем о другом и к взрыву не привёл. Целью эксперимента было убедиться, что при максимальной проектной аварии (МПА) подача теплоносителя (воды) в реактор не прекратится, тот не перегреется и не взорвётся. Воду качают насосы, им нужно электричество…

Электричество производит для собственных нужд сам реактор — точнее, генератор, подключённый к турбине, на которую из реактора идёт пар. МПА состоит в том, что из-за разрыва труб пар перестаёт вращать турбины, одновременно отрубается внешняя ЛЭП, насосы останавливаются — и бабах.

Для предотвращения бабаха по сигналу «МПА» происходит две вещи: включается, во-первых, система аварийного охлаждения реактора (САОР), которая под давлением 60 атм сжатого газа подаёт в реактор воду из гидроемкостей, одновременно раскручивая аварийные насосы, и, во-вторых, дизель.

Дизель (РДЭС — резервная дизель-генераторная электростанция) должен питать аварийные насосы САОР, а также другие насосы, подающие воду в реактор. И ещё много всего он должен питать. Но включаться мгновенно дизель-генераторы не умеют. А вот что произойдёт, пока он включается?..

В теории, между сигналом МПА и включением РДЭС турбины останавливаются. Делают они это мееееееееедленно, для чего оборудованы тяжеленным маховиком. Это называется «выбег». Целью эксперимента было определить, хватит ли времени выбега турбин на все 30—60 сек до включения дизеля.

Итак, при очередной остановке реактора 4го энергоблока ЧАЭС на планово-предупредительный ремонт на нём решили померить время выбега турбогенератора №8, отсечённого от подачи пара. Параллельно на нём же мерили вибрационные характеристики подшипников и проводили балансировку.

Последнее очень важно: для того, чтобы померить вибрацию, существовала специальная мобильная аппаратура, смонтированная харьковчанами на шасси автобуса «Мерседес-Бенц». Если бы она уехала, то в следующий раз приехала бы на ЧАЭС нескоро. Поэтому откладывать эксперимент не хотели.

Ну и ещё немножко теории и практики. Йодная яма, она же ксеноновые отравление. Происходит от избытка в реакторе ксенона-135, который вносит такую отрицательную реактивность, что глушит реактор. После чего запустить реактор можно только сутки—двое спустя, когда ксенон распадётся.

Откуда берётся в реакторе ксенон-135? На него распадается иод-135. Который в свою очередь может образоваться при распаде ядра урана. На высокой мощности нейтронов много, и ксенон выгорает. На низкой мощности (при остановке реактора, например) нейтронов не хватает — и привет, яма.

Кстати, йодная яма — это ещё не самое плохое. Есть ещё прометиевый провал. Он же самариевая смерть реактора. Там вместо иода с ксеноном работают прометий-149 и самарий-149. Последний стабилен, поэтому и «смерть»: подождать и перезапустить реактор нельзя, надо заменять топливо.

Ещё одна мелочь, которая всплывёт дальше во время аварии. Диспетчер Киевэнерго. Он запретит отключать реактор на 700 МВт, запланированных по плану эксперимента, и этим косвенно поучаствует в аварии (которая была возможна только при работе на малой мощности). Почему его послушали?

Дело в том, что у АЭС проще регулировать отдаваемую в сеть мощность, чем у ГЭС, ТЭС и всяких солнечных/ветровых электростанций. Скачки потребляемой мощности проще всего компенсировать за счёт АЭС. Если они есть. Главное не глушить АЭС, а плавно так манипулировать стержнями.

Ну а чтобы было куда деть избыток произведённой электроэнергии, не выключая реактор на ночь ежедневно, в энергосистемы встраивают гидроаккумулирующие станции; избыток с ЧАЭС Киевэнерго могло перекидывать на Киевскую ГАЭС на Киевском море; впрочем, вернёмся к нашим атомным баранам

Итак, последнее, что нам осталось прежде чем начинать взрывать ЧАЭС и ликвидировать последствия взрыва — разобраться с реактивностью. В принципе, там всё просто. Реактивность — число, покпзывающее, как идёт реакция в реакторе: отрицательная — глохнет, положительная — разгоняется.

Нулевая реактивность — это критическое состояние реактора, когда реакция идёт стабильно, не глохнет и не разгоняется. Так не бывает. Реальный реактор находится либо в докритическом (реактивность отрицательная), либо в закритическом (реактивность положительная) состоянии.

В теории разгон реактора на положительной реактивности не ведёт к взрыву: разгон повышает мощность, та греет реактор, с ростом температуры меняется сечение поглощения нейтронов, реактивность падает, и реактор находит новую точку равновесия.

В ядерных бомбах, кстати, всё почти так же, только точку равновесия быстрее проскакивают, потом делящаяся масса перегревается и разлетается в разные стороны, давая вклад не в мощность ядерного взрыва, а в радиоактивные осадки. Поэтому КПД бомбы от 2% до 20% (у реактора до 40%).

Соответственно, ядерный реактор — медленная невзрывающаяся ядерная бомба с повышенным КПД, и именно так его и проектируют. Для начала в проект закладывают очень большую положительную реактивность. Потому что понизить потом реактивность будет проще, чем повысить. А без неё никак.

Дальше в реактор-бомбу втыкают компенсирующие стержни-поглотители нейтронов. Кроме них ещё будут регулирующие стержни (их можно поднимать-опускать, чтобы оперативно менять реактивность) и аварийные (они висят над реактором и падают, когда сработает защита). Всё, реактор готов.

Реактивность в разных точках реактора бывает разная, но обычно её можно просто усреднить. Реактивность нельзя померить прибором — её рассчитывают. Хороший СИУР (старший инженер управления реактором) чувствует реактивность по поведению реактора, как водитель — обороты двигателя.

Реактивность — величина безразмерная: не имеет единиц измерения, поэтому её для удобства меряют в самых разных вещах. В процентах. В бетах (долго/лень объяснять). Даже в долларах и центах. Только в попугаях не меряют. Зато оперативный запас реактивности (ОЗР) меряют в стержнях.

Итак, ОЗР реактора — это то, сколько у него ещё можно поднять стержней, чтобы максимизировать мощность. Чем меньше ОЗР, тем экономически эффективнее работает реактор. Но когда ОЗР слишком маленький, падает управляемость, и реактор становится менее стабильным. Засада.

Поэтому гениальный/генеральный конструктор и такой же проектировщик написали в регламенте реактора РБМК, что ОЗР не должен быть меньше 30. Иначе надо или глушить реактор, или получать у начальства разрешение работать при низком ОЗР (но всё равно чтобы был выше 15).

Кстати, нижний предел ОЗР по технологическому регламенту стал равняться 15 стержней РР (ручной регулировки) только после аварии на Ленинградской АЭС, Аналогичной чернобыльской, но на десять лет ранг. До 1978 года это было 10 стержней.

В общем, ОЗР — это очень важная характеристика реактора. Поэтому нет ничего удивительного, что его вычисляли и передавали на пульт очень часто. Целых два раза в час. Если у СИУРа срабатывала чуйка, он мог запросить вычисление ОЗР вне расписания — и через несколько минут получал.

"На станции каждый приямок для сбора протечек в помещении имеет сигнализацию о заполнениии, зачастую, автоматическую откачку. А самый важный параметр, взрывающий реактор при отклонении, ничего не имеет - даже прибора непрерывного контроля." Дятлов. С ЧАЭС, а не которого группа.

И чтобы закрыть тему с ОЗР: при равном количестве поднятых стержней РР реальная реактивность и верочтность взрыва реактора отличаются при разных конфигурациях поднятых стержней. Ввод/вывод стержня наполовину не меняет ОЗР на 0,5. И так далее. Всё, тему закрыли — можно взрывать.

Итак, 25 ноября 1983 года произошло событие, без которого авария на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС была бы невозможна: в его реактор начали загружать топливо (за месяц загрузят всё). Постепенно выгорая, этому топливу предстоит в итоге через 2 года 5 месяцев взорвать реактор.

Все физические процессы в реакторе ЧАЭС-4 и вокруг него не идут в сравнение с процессами бюрократическими — и именно бюрократические процессы и взорвут в итоге реактор. Дело в том, что его аварийная защита несовершенна. И в итоге взорвёт реактор. Но ещё не поздно всё исправить.

В 1970-х гг. на Курской, если не ошибаюсь, АЭС придумали очень интересное рационализаторское предложение. Дело в том, что стержни РР (ручной регулировки) реактора имеют внизу графитовые вытеснители, которые при опускании разгоняют реактор в нижней части (т.н. концевой эффект).

Но есть ещё такие УСП — укороченные стержни-поглотители. Они вводятся СНИЗУ и компенсируют концевой эффект. Рацуха состояла в том, чтобы включить УСП в программу аварийной защиты, по которой в активную зону реактора вводится вообще всё.

На апрель 1986 года РБМК 4-го энергоблока был единственным реактором, на котором была возможна авария "чернобыльского" типа, поскольку у остальных реакторов УСП уже включались в АЗ, а здесь легасовская контора затянула станции процесс согласования на 2+ года. И обеспечила взрыв.

Как я уже прокомментировал выше, реактор РБМК позволял многое делать с собой на ходу. Например, заменять топливо. Тем не менее, его регулярно останавливали на планово-предупредительный ремонт. Очередной ППР был 23 апреля 1986 года, но его решили перенести на выходные, 25 апреля.

Во время ППР с отключаемым или отключённом реактором делают всякие вещи, которые на работающем реакторе делать неудобно или не принято. В нашем случае было запланировано минимум 3 программы: проверка выбега турбин, замер вибрации их подшипников и воздушное расхолаживание реактора

Выбег турбин — часть аварийной защиты реактора: режим, когда реактор уже отключился, а питание для насосов, качающих через него теплоноситель (воду) от резервных дизелей ещё не пришло. Турбина, останавливаясь, отдаёт остатки генерируемого электричества, которые и питают насосы.

Выбег забыли по-нормальному включить в проект АЭС. Турбогенераторы приняли без него и допиливали на коленке. Первые три попытки принять выбег в эксплуатацию успехом не увенчались (в последний раз, например, забыли включить осциллографы для регистрации). Выбег всех задолбал, ага.

[СПОЙЛЕР: Испытания по выбегу пройдут успешно. Реактор взорвётся сразу после них, но вне прямой связи. Тем не менее, внедрять выбег прекратят — потому что как-то стрёмно. Это не сделает аварийную защиту менее надёжной. Зря всё это было, в общем.]

С подшипниками и вибрацией тоже всё забавно. Дело в том, что РБМК собирается на месте, и каждый энергоблок с ним отличается от всех остальных. Для ЧАЭС-4, например, ленинградские левши сочинили версию подшипников, в которой корпус одновременно был аварийным резервуаром для масла.

Идея оказалась неудачной. Подшипник приобрёл паразитные вибрации, которые буквально его ломали: началось усталостной разрушение сварных швов, потекло масло. Ленинградцы рекламации с ЧАЭС игнорировали, своих специалистов не присылали. В общем, вели себя как безответственные козлы.

Похоронив мечту добраться до бракоделов из Ленинградской "Электросилы", чернобыльские атомщики договорились о помощи с Харьковским турбинным заводом (ХТЗ) — те прислали трёх специалистов и уникальный стенд вибродиагностики в мобильной лаборатории на шасси автобуса "Мерседес".

Данные харьковчан помогли бы спецам из "Львовэнергоремонта" и с ЧАЭС самим пофиксить баг.

[СПОЙЛЕР: Замеры пройдут успешно. 2 харьковчан получат смертельные дозы. Аппаратура будет потеряна. На суде всплывут 6000 руб. командовочных харьковчанам от ЧАЭС с непонятным источником.]

Третьей программой на этот ППР было воздушное расхолаживание реактора. До её выполнения не дошло — реактор развалился раньше (и в каком-то смысле таки прошёл воздушное расхолаживание). А вот первые радостно конкурировали друг с другом. И обе были нужными.

Три смены блока одна за другой получали на руки пачку машинописных листов с программами испытаний, пока акимовская смена наконец не провела испытания. Потом эти бумажки стали уликами в расследовании обстоятельств аварии. Одновременно они стали неслабым источником радиации.

С чернобыльскими документами поступили как с дневниками Марии Кюри: выполнили процессуально приемлемые копии и работали с ними. Оригиналы затерялись в недрах Генпрокуратуры СССР и не то были списаны по акту, не то так и пылятся сейчас забытые где-то на полке, убивая архивистов.

Но это всё будет потом. А пока ЧАЭС цела и все живы. Реактор работает на стационарном уровне мощности 3100 МВт (тепловых; генерация электроэнергии раза в три меньше) и имеет запас реактивности ОЗР=30,1 стержней РР. В общем, всё стабильно, идёт нормальный рабочий день.

С первоначальной загрузки реактора прошло два с половиной года. большую часть активной зоны (75%) всё ещё составляют ТВС первоначальной загрузки с глубиной выгорания (энерговыработкой) топлива порядка 14 ГВт*сут/т (обычно им дают выгорать до 24—28 ГВт*сут/т).

По мере выгорания топлива из реактора извлекают доп.поглотители нейтронов (ДП) и заменяют их на ТВС. Потом начинают заменять старые ТВС свежими по мере выгорания. Конструкция РБМК позволяет делать это во время работы реактора. К моменту аварии в реакторе оставался только один ДП.

Что такое топливо и как оно выгорает? На описываемый момент топливо для чернобыльского РБМК состояло из керамических таблеток двуокиси урана. Столбики таких таблеток были заварены в оболочки из сплава циркония с капелькой ниобия, а зазор между ураном и оболочкой заполнен гелием.

Можно было бы вместо оксидной керамики использовать металлический уран, но тогда возникал риск, что при разрушении оболочки тот прореагирует с водой (металлический уран это любит). Обогащение топлива в тот момент составляло 2,0% — именно такую часть топлива составлял уран-235.

Уран-238, на который приходится 98%, сам не распадается (у него период полураспада порядка 4 млрд. лет), но его душеполезно бомбить нейтронами — он тогда через уран-239 и нептуний-239 превращается в плутоний-239, который очень даже ядерное топливо и даже иногда ядерная взрывчатка

Кстати, это не баг, а фича: если ВВЭР происходит из благородного семейства реакторов для подводных лодок, то предки РБМК варили плутоний для ядрёных бомб, и академик Александров его только со второго раза смог запатентовать со смешным для энергетического реактора КПД порядка 30%.

Плутоний вносит свой вклад в выгорание ядерного топлива и попутно влияет на поведение реактора. Без него проще. Но реже.

[СПОЙЛЕР: После аварии именно плутоний будет давать в организмах наиболее интересные эффекты; даже сейчас в Зоне есть шанс словить с ним горячую частицу.]

Нет такого преступления, на которое не пошёл бы советский академик для получения сверхприбыли. Чем дольше выгорание — тем выгоднее. Проблема в том, что при этом разбухает: атомов с каждым распадом становится больше, они не хотят жить в кристаллической решётке, накапливаются газы.

Из всего того, что образуется при выгорании в ядерном топливе, следует отметить йод-131 (тот самый, который йодная яма). Йод-131 летуч, после аварии он создал основную массу проблем со здоровьем, откладываясь в щитовидке и вызывая рак.

[СПОЙЛЕР: В основном, эти проблемы решили.]

Именно для профилактики попадания йода-131 в щитовидке нужно принимать таблетки йодида калия из оранжевой аптечки. Заменять их спиртовой настойкой йода можно лишь ОЧЕНЬ ХОРОШО понимая, что делаешь. Многие после аварии на ЧАЭС посадили себе щитовидку именно неумелой профилактикой.

[СПОЙЛЕР: Тем не менее, после аварии на четвёртом энергоблоке пили разведённую спиртовую настойку йода: препараты йода, респираторы и прочий инвентарь ликвидатора были под замком, а ключи оказались завалены в комнате старшего механика. Обычный бардак с ТБ на производстве, ага.]

Самое приятное в йоде-131 — короткий период полураспада. Несколько суток — и проблема решилась сама собой. Но кроме него и плутония топливо выгорает ещё в ряд милых изотопов. Наиболее на слуху цезий-137 и стронций-90: период полураспада в десятки лет и активная жизненная позиция.

Вот такой изотопный коктейль и ждал своего часа в недрах реактора четвёртого энергоблока Чернобыльской АЭС.

Пора было выключать реактор. Просто нажимать кнопку АЗ-5 и сразу вводить в реактор все стержни невежливо — мощность реактора снижается плавно. Это и начали делать.

Программы испытаний требовали мощность 700 МВт. Снижение мощности энергоблока было начато 25 апреля в 01:06. В течение 3-х часов мощность была снижена до уровня 1600 МВт (50% номинала) и начата замена газовой среды в реакторном пространстве (с гелия на азот).

Кстати, в повседневной жизни АЭС (в частности, с реактором РБМК) очень много всякой интересной химии и помимо содержимого топливных элементов. Связано это с тем, что воздух, если им не дышать самим, а позволять контактировать с оборудованием, приводит к коррозии оного.

В реакторе вообще-то графит, вода и давление в десятки атмосфер (так что вода там кипит при 250°). Графитовая кладка РБМК замедляет нейтроны, поглощает излучение, принимает на себя 5—6% тепловой энергии реактора, греется до температур выше 750° и воздух может её окислить.

Так что воздух из реактора вытесняют, заменяя инертной газовой смесью, от которой требуется высокая теплопроводность и не приставать к мирно летящим по своим делам нейтронам. На мощности до 50% номинала это обеспечивает азот. На номинале — гелий. Воздух сначала вытесняют азотом.

Потом постепенно добавляют гелий, меняя состав смеси (чём-то это похоже на дыхательные смеси аквалангистов). На номинале должно быть 90% гелия. При снижении мощности всё проделывается в обратном порядке, смесь фильтруют, замораживают до сжижения азота (-187°) и отделяют гелий.

Кстати, такая красота не только в реакторе. В турбогенераторы вместо воздуха закачивается (также через вытеснение азотом) водород, который получают в электроцехе электролизом воды. После взрыва часть облучения персонал получил именно не давая водороду поучаствовать в пожаре.

Но вернёмся к нашим нейтронам. К 7:10 мощность реактора была снижена до 1500 МВт, затем поступил запрет от энергосистемы на дальнейшее снижение мощности — сначала до 14:00, а потом на неопределенный срок — с требованием вернуть мощность на уровень 50%. Что и было сделано в 16:50.

Вот так авария на "опасном" чернобыльском реакторе РБМК-1000 парадоксальным образом началась с его "безопасного" собрата — одного из ВВЭР-1000 Южно-Украинской АЭС, решившего взять внеочередной выходной. Мощность в электросети просела, и диспетчер Киевэнерго это скомпенсировал.

Объективно, всё правильно. АЭС существуют для того, чтобы производить электроэнергию, когда она нужна. И она нужна. 4-й энергоблок останавливают не аварийно, а на планово-предупредительный реионт — значит, с ним всё в порядке, и он вполне может поработать ещё несколько часов.

Вообще-то, это плохая идея — долго удерживать РБМК на половине номинала. Потому что ксенон и йодная яма. Потом это даже напишет в регламенте. Но по доаварийному регламенту такого запрета нет. А по логике всё, чем чревато отравление реактора — это не взрыв, а досрочная остановка.

Почему не подняли мощность до номинала? Потому что: (1) это не нужно (диспетчер не просил); (2) это долго; и (3) после этого потребуется дополнительное время на повторное снижение мощности.

Вот так — логично и строго по регламенту — ЧАЭС сделала первый шаг в направлении аварии.

Кстати, здесь и дальше персонал АЭС будет совершать действия, либо прямо допустимые по регламенту и инструкциям, либо находящиеся в серой зоне регламента. Следует помнить, что единственный риск, с которым они имеют дело при этом — не взорвать, а досрочно уронить реактор.

Точнее, некоторые их действия при этом увеличивают риск и/или приближают момент взрыва — но они об этом не знают. Знают (но никому не говорят) легасовы, сконструировавшие реактор, и горстка случайным образом распределённые по советской атомной энергетике эксплуатационщиков.

[Немножко воспоминаний о будущем: как легасовы на суде объяснят, что с их реактором всё так, а краткость текста регламента — сестра таланта, а не причина аварии:]

«Вопрос суда: Подтверждают ли эксперты сделанные ранее выводы Правительственной комиссии о недостатках реактора?»

«Ответ экспертов: Эксперты подтверждают некоторые недостатки реактора. Прежде всего положительный паровой эффект реактивности. При этом оказалось не предусмотрено, как должен вести себя при такой ситуации эксплуатационный персонал…»

«...Подтверждается неудовлетворительность конструкции системы управления и защиты. Но к аварии это могло привести только при ошибках в работе обслуживающего реактор персонала.»

«Вопрос суда: Обеспечивал ли "Типовой регламент эксплуатации реактора" его безопасность?

Ответ экспертов: Он обеспечивал безопасность, в том числе при переходных и аварийных ситуациях. Что касается данной аварии, то дело не в инструкции, а в нарушениях со стороны персонала.»

«Вопрос суда: Могли ли недостатки реактора привести к аварии?

Ответ экспертов: Эти недостатки не объясняют неправильных действий персонала. Реактор не является ядерноопасным при наличии в активной зоне 15 стержней-поглотителей нейтронов…»

«...А 30 стержней защищают реактор от несанкционированных действий персонала.»

«Вопрос суда: Безопасен ли реактор?

Ответ экспертов: Наличие в активной зоне 26-30 стержней компенсируют положительную реактивность. Реакторы РБМК можно рассматривать как безопасные.»

[При этом судят чернобыльцев за халатность на ВЗРЫВООПАСНОМ производстве, ага.]

«Вопрос суда: Почему в документах Главного конструктора, проектировщиков РБМК, не было физико-технического обоснования невозможности работать при тепловой мощности аппарата менее 750 МВт, имея ОЗР менее 15 стержней в активной зоне?»

[Мой любимый ответ:]

«Ответ экспертов: Этих пояснений и не надо. Иначе регламент распухнет. Предполагается, что персонал грамотный и все это знает. Но сейчас в регламент вписано положение о режимах ядерной опасности.»

Ага, это они так бумагу сэкономили. МО-ЛОД-ЦЫ!

Итак, для начальника смены 4-го энергоблока (кстати, есть ещё и начальники смены всей АЭС) Александра Акимова вся эта история, закончившаяся его смертью от лучевой болезни в 6-й Московской клинической больнице 11 мая, началась 25-го апреля, когда он опустил мощность до 50%.

Было это в восьмом часу, а в 08:00 заканчивалась его смена. Даже если бы диспетчер Киевэнерго не запретил бы снижать мощность дальше, 700 МВт из программы испытаний были бы достигнуты только через час. Так что Акимов сдал смену Игорю Казачкову и ушёл домой.

Казачков планировал проводить испытания и глушить систему в 14:15—14:20 в тот момент Киевэнерго планировало разрешить глушить реактор к 14:00). До этого смена занималась подготовительными этапами программы испытаний. Прежде всего — отключала САОР (систему аварийного охлаждения).

Напоминаю: САОР включается при МПА (максимальная проектная авария), когда происходит разрыв трубопровода большого диаметра. Выбег, который испытывали, тоже нужен только при МПА. САОР начинает свою работу с того, что заливает в реактор очень много холодной воды из резервуаров).

Такой холодный душ очень полезен реактору при реальной аварии. Нормально работающему/заглушаемому реактору он не нужен, и даже вреден. При этом электронику включения САОР выключить нельзя — она ещё и насосами занимается, которые нужны для испытаний по выбегу.

Поэтому после получения всех необходимых разрешений и согласований подачу воды в САОР перекрыли. Сделать это можно только вручную (а зачем это делать как-то ещё?). Задвижки управлялись горизонтальными корабельными штурвалами, которые 2—3 человека крутили порядка 45 мин. Каждый.

В общем, нет ничего удивительного в том, что Игорь Казачков и его смена приняли новость о том, что в два часа дня реактор отключить нельзя, со сложной смесью усталости и разочарования. Через пару часов смену принял Юрий Трегуб; Казачков решил не оставаться ждать испытаний.

Трегуб в отличие от Казачкова испытания проводить не планировал — к его смене всё должно было уже произойти. Подготовительные шаги по программе испытаний тоже все уже были сделаны (кроме тех, на которые требовалась отмашка диспетчера Киевэнерго). Так что он сидел и скучал.

На самом деле, конечно, соскучиться у начальника смены работающего ядерного реактора шансов немного. Но избыток свободного времени образоваться может — и Трегуб потратил его на критическое изучение программы испытаний. И она ему тогда очень не понравилась (ну или он так помнит).

Особенно Трегубу (как и Казачкову до него) не нравилось отключение САОР. Потому что включать её если что придётся тоже по 45 мин на задвижку — ни одна авария, особенно максимальная проектная — столько ждать не будет.

Казачков при передаче смены уже сказал, что этот момент в программе кажется ему самым сомнительным, но он уже обсудил его с Дятловым, и тот подтвердил, что всё ОК. Сам Дятлов к тому времени ушёл домой отдыхать перед вечерним (если не ночным) отключением реактора.

Вообще, диспетчер Киевэнерго, вклинившийся во вполне рутинный останов реактора на планово-предупредительный ремонт, не только косвенно послужил причиной аварии, но и поуправлял судьбами, жизнью и смертью людей, бывших тогда на ЧАЭС, покруче чем рота обкуренных купидонов.

В смену Акимова ночью с 24-го на 25-е харьковчане с турбинщиками мерили вибрации на подшипнике 7-го турбогенератора. Потом они его отключили, переключившись на 8-й, и тут диспетчер разогнал местных энергетиков по домам, а харьковчан — в их кондиционируемый автобус "Мерседес".

Дятлов и ещё несколько человек, которые по долгу службы и штатному расписанию должны были присутствовать на остановке блока, после двух часов разошлись отдыхать. Их должны были созвать телефоном на станцию, когда придёт разрешение диспетчера, но в итоге вернулся только Дятлов.

Трегуб пытался обсудить отключение САОР с Дятловым по телефону, но тот предложил поговорить лично. К 18:00, когда первоначально планировалось останавливать реактор (после того, как не получилось в 14:00), он на АЭС не пришёл, потому что диспетчер опять не дал добро на останов.

Дятлов пришёл на АЭС к десяти часам, но по дороге ему пришлось улаживать какие-то вопросы на 3-м энергоблоке, и на БЩУ-4 он пришёл только в начале двенадцатого, почти вместе с Акимовым, пришедшим принимать смену. Смена Трегуба тем временем заканчивала мерить вибрации на ТГ-8.

Итак, разрешение на разгрузку энергоблока получено только к 23 часам и снижение мощности (с 50%) было начато в 23:10 25 апреля 1986 года.

На этот момент (по записи в журнале при передаче смены) тепловая мощность реактора составляла 1600 МВт, электрическая — 470 МВт. И т.д.

Из записи в журнале можно узнать также, что максимальная мощность на топливном канале была 1.35 МВт, максимальная температура графита — 525°С, содержание гелия в газовой смеси — 35% весовых, а выбросы в вент. трубу — 411 Кюри/сут. Не было там только ксенонового отравления.

Причина у ксенонового отравления вполне уважительная: оно отсутствует в журнале потому, что его уже нет. Утром оно скорее всего всего было: пока смена Акимова снижала на половину мощность реактора, его ОЗР упал с 31,0 до 13,2 ст. РР (стержней ручного регулирования).

По не распухшему пока регламенту ОЗР при работе реактора удерживают на 26—30 ст.РР. Если он упал ниже 26 ст.РР, то для продолжения работы нужно разрешение. Ну а уж когда ОЗР падает ниже 15 ст.РР, реактор по регламенту подлежит остановке без вариантов, о чём ещё вспомнят на суде.

Очень важный параметр, ОЗР считается по нескольку минут два раза в час (и по запросу оператора) на ЭВМ, которая по действовавшим инструкциям имеет право ломаться и не работать на срок до ЕМНИП десяти часов без панического отключения АЭС, потерявшей возможность посчитать ОЗР.

Для полноты картины у "Скалы" (ЭВМ) ещё и софт кривой. Его поддержкой занимается легасовская контора, которая получает с АЭС баг репорты, по которым неторопливо готовит и выкатывает на перфолентах патчи с исправлениями. Были баги и в подсчёте ОЗР.

Итак, выполненный в 07:10 расчёт ОЗР по программе «Призма» системы централизованного контроля (СЦК) СКАЛА (что, кстати, расшифровывается как «Система Комплексной Автоматизации Ленинградской АЭС») выдал 13,2 ст.РР, но это списали на забагованность софта («Призмы»).

Решили, что сбой в работе СКАЛы привёл к тому, что ОЗР был рассчитан без учёта погружения 12 стержней автоматического регулирования (АР), и его реальное значение составляло порядка 18 ст. РР. Что вполне в рамках регламента.

Через несколько часов ОЗР вернулся в норму.

Был ли ОЗР на самом деле подсчитан неправильно? Или это реактор при понижении мощности начал сваливаться в йодную яму? А вот неизвестно. И не очень важно. На полночь перед аварией ОЗР составлял 24,0 ст.РР. С этим можно жить — особенно если не тянуть с остановкой реактора.

С остановкой реактора тянуть и не собирались. С приходом Дятлова на БЩУ-4 по разрешению диспетчера Киевэнерго мощность начали снижать с 1600 МВт (23:10) до 760 МВт (полночь). Параллельно, по-видимому, возобновилось и отравление реактора ксеноном.

Итак, 26 апреля в 00:00 на дежурство заступила смена в составе: НСБ — А.Ф.Акимов, СИУР — Л.Ф.Топтунов, СИУБ — Б.В.Столярчук. Присутствовали также оставшийся с предыдущей смены Ю.Ю.Трегуб, нач.смены станции (НСС) Б.В.Рогожкин, зам.гл.инженера по эксплуатации (ЗГИС-Э) А.С.Дятлов.

Разумеется, это не все люди, бывшие в тот момент на БЩУ-4. не входили в смену, но были там Г.П.Метленко из "Донтехэнерго" (они занимались проверкой выбега). Зам.нач. турбинного цеха Р.И.Давлетбаев сидел в углу и писал сменные задания персоналу цеха — он тоже остался на выбег.

Энергоблок — это не только щит управления. В электроцехе, реакторном, турбинном цехах тоже работали дежурные смены. Часть этих людей по программе выбега должна была вручную перекрывать арматуру или следить за поведением техники. Десятки людей были на блоке в ту ночь. Как всегда.

В основном в этом треде я рассказываю про железо. И всем в истории аварии на ЧАЭС обычно интересно именно железо. На самом же деле и железо там не особенно интересное, и история это не про реакторы и радиацию. Про людей это история. Для которых шёл очередной ОБЫЧНЫЙ рабочий день.

Вообще, это простейший способ определить, что очередная "чернобыльская" книга или сериал просто тупо пересказывает советское официальное враньё — у них там всегда дежурная смена Акимова "проводит эксперимент". Читаете/слышите про "эксперимент" — значит, вам врут.

"Эксперимент" — значит, что-то необычное, неожиданное, к чему надо специально готовиться, а потом всё время быть настороже. Основа официальной, выгораживающей легасовых, версии причин аварии — произошло нечто необычное, а дежурная смена при этом вела себя "беспечно". Ну и БАБАХ!

На самом деле был обычный рабочий день, когда — как и много раз до этого — реактор останавливался на планово-предупредительный ремонт. Проверка выбега тоже была обычным делом — её провели уже и на третьем энергоблоке (успешно), и несколько раз пробовали на четвёртом. Без бабаха.

Никто из бывших тогда на БЩУ-4 не воспринимал свой реактор как готовую взорваться ядерную бомбу (иначе их место было бы в психушке, а не на АЭС), но они и не горели желанием оставлять его не остановленным дольше необходимого, и с его остановом их работа не заканчивалась.

Итак, была полночь. Трегуб передал смену Акимову, тот листал программы оставшихся на его смену испытаний (выбег, воздушное расхолаживание и, возможно, что-то ещё). Над ним стоял Дятлов и торопил, но Акимов имел свой честный час пересменки и пользовался им.

Топтунов готовился выполнить первую в его трёхмесячной карьере СИУРа остановку реактора. Примерно треть сотрудников с четвёртого энергоблока к тому времени уже перевели на достраивающийся пятый, поэтому было много и повышений, и стажёров (в том числе и в той смене).

Год назад Лёня Топтунов был на свадьбе своего друга и коллеги Лёши Бреуса, с которым жил в соседних квартирах одной девятиэтажки на Спортивной, и там познакомился с подругой его жены. Она была сейчас в Москве, но собиралась приехать в Припять на майские праздники.

Александр Акимов вот уже второй год был начальником смены блока, до этого пять лет работал с турбинами ЧАЭС — как раз из "неядерных энергетиков", работа которых на АЭС напрягает некоторых комментаторов чернобыльской аварии. Начинавшаяся ночная смена была для него второй подряд.

Кстати, представления не имею, хоть и прочитал много по теме, почему вообще Акимов выходил на вторую ночную смену подряд. По идее-то так быть не должно. Но это для нашей истории непринципиально: днём он отдыхал, теперь же ему предстояло в самом начале смены остановить реактор.

Может показаться, что на БЩУ-4 в этот момент было как-то мало реакторщиков и много всех остальных — турбинщиков в основном. Оба НСБ там турбинщики, кстати. Но это отражает реальное устройство АЭС, в которой реактор внезапно вовсе не является самым сложным и опасным устройством.

Реактор РБМК-1000 — графитовый с начинкой сложного состава цилиндр диаметром порядка 12 м и высотой порядка 7 м. Он стоит над ямой глубиной 5 м в зале с очень высоким потолком (что позволяет краном вынимать и вставлять стержни длиной 12 м). И всё это — меньшая часть энергоблока.

К реактору снизу подходит более полутора тысяч труб (по одной к каждому топливному каналу) и столько же уходит от него к барабанам-сепараторам. Ядерно-физическая магия внутри реактора нагревает воду до температуры кипения, которая при давлении в 70 атм составляет порядка 250°С.

Турбогенераторы (их у реактора два, каждый по размеру сравним с реактором) работают на пару, который отделяется от воды на барабанах-сепараторах: пар идёт к турбине, вода через восемь гигантских циркуляционных насосов возвращается в реактор. В общем, АЭС — это очень много труб.

Заметьте: МАКСИМАЛЬНАЯ проектная авария, которую заложили в проект РБМК (и для защиты от которой нужны и САОР, и выбег) происходит не на реакторе, а на трубопроводе. Да, это влияет на охлаждение реактора, и перегрев даже может его сломать, не взорвать не должен.

В то же время любая поломка труб не позволяет эксплуатировать АЭС; поломка любого из турбогенераторов останавливает её на неопределённое время. Ну и "мелочь": даже не радиоактивный пар или вода под давлением 70 атм режет камень и сдувает человеку мясо с костей. Проверено на ТЭС.

Легасов (настоящий) возмущался, что-де директор ЧАЭС Брюханов говорил: «атомный реактор — это самовар, и он гораздо проще, чем тепловая станция». Но если бы легасовы спроектировали Брюханову нормальный реактор, это утверждение было бы вполне корректно: самовар оно и есть.

Итак, стояла полночь и дежурная смена ЧАЭС готовилась потушить угли в своём ядерном самоваре (что она не раз уже до этого проделывала) так, чтобы не сломать в процессе что-то из громоздкой и дорогостоящей самоварной обвязки. Всё внимание было обращено к турбинам (точнее к ТГ-8).

Где-то за кадром программисты ЧАЭС (по платёжке — "дежурные электрослесари") заправляли в ЭВМ Скала перфоленту с программой испытаний (со второго раза получилось). Кстати, благодаря этому мы имеем существенно больше технической информации об аварии, чем её собирает Скала обычно.

Итак, множество людей занималось своей обычной работой на АЭС или дежурили в пожарных частях, не планируя на этот день никаких подвигов (и уж точно не думая о том, что некоторым из них осталось жить совсем недолго). Есть однако два человека, которых я хотел бы выделить особо.

Стояла ясная звёздная ночь. Полная, но уже идущая на убыль луна, освещала окрестности АЭС не хуже прожектора. Припять засыпала в редких огоньках окон в ожидании выходных, короткой рабочей недели за ними и майских праздников, на которые многие припятчане уже построили планы.

Двое мужчин, одетых во всё тёмное, на надувной лодке пересекали пруд-охранитель. Романтически настроенный наблюдатель мог бы предположить в них ЦРУшных диверсантов, готовящихся взрывать реактор, но достаточно прислушаться к их негромкому разговору, чтобы понять — они ловят рыбу.

В системе технических водоёмов, обслуживающих АЭС, рыбы много (высокая среднегодовая температура воды способствует этому), и припятские власти даже на полном серьёзе хотели заниматься там разведением рыбы. Эпопея эта, хорошо отражённая в документах КГБ УССР, закончилась пшиком.

Рыбу вылавливали, она даже была не особо грязной, однако руководство ЧАЭС честно предупредило, что экстренный сброс грязной воды возможен в любой момент, и ненавязчиво уклонилось от попыток навязать своей дозиметрической службе приёмку каждого улова перед отправкой на прилавок.

Кончилась эпопея тем, что очередной улов оказался таки грязным, его арестовали прямо в холодильнике и дальнейший отлов рыбы запретили (арестованный улов, впрочем, таки распродали). Наших браконьеров содержание радионуклидов в улове, впрочем, скорее всего особо не беспокоило.

Неизвестно (по крайней мере, мне), были ли рыбаки из Припяти или одной из окрестных деревень, и как хорошо шла рыбалка, но одно можно сказать точно: несмотря на горбачёвский сухой закон на борту их плавсредства с алкоголем всё было в порядке. Как и должно быть на рыбалке.

Полутора часами позже, когда надувная лодка пристанет к берегу около припаркованной машины, хорошо поддавших рвбаков тёпленькими перехватит патруль вневедомственной охраны ЧАЭС и на их же машине отвезёт в вытрезвитель в будущем Рыжем лесу, где их следы и теряются.

Но это всё будет потом, а пока рыбаки ловят рыбу и прикладываются к прихваченный таре, а патруль проверяет посты на территории и как раз покинул проходную со стороны второй очереди (3-й и 4-й энергоблоки) ЧАЭС. На посту всё в порядке. Никаких ЦРУшных диверсантов.

На проходной в эту ночь дежурили две женщины — Клавдия Лузганова и Екатерина Иваненко. Медведев в своей
"Чернобыльской тетради", правда, утверждает, что Екатерина Иваненко дежурила на строящемся хранилище отработанного ядерного топлива, но это он врёт, как и во всём остальном.

Екатерине Иваненко на тот момент исполнилось 55 лет, последние три из которых она проработала на Чернобыльской АЭС. Её напарница была на четыре года старше, а на ЧАЭС вообще работала с 1971 года — сначала на строительстве, потом во вневедомственной охране.

В биографиях других людей, которых в ту ночь недобрая судьба затащила на ЧАЭС, вы прочитаете про образование, профессиональные успехи, семью... У женщин предпенсионного возраста, проверяющих пропуска на проходной, всего этого нет. Или, по крайней мере, оно никому не интересно.

Наши героини — как это происходило каждый вечер — уже пропустили на четвёртый энергоблок всю ночную смену. Как правило, сотрудники приезжали на АЭС из города на автобусе. Реже на машинах. Некоторые — например, Дятлов — вообще ходили на работу пешком, но ему идти было всего 2 км.

Кстати, на первой очереди ЧАЭС была своя проходная, и люди, работавшие на 1-м и 2-м энергоблоках, могли пройти на территорию только там (и вряд ли любителям здорового образа жизни из их числа пришло бы в голову каждый день пешком обходить всю АЭС по периметру).

Последние люди, которые пройдут через проходную 2-й очереди ЧАЭС, будут из утренней смены — их уже будут впускать не наши героини. На уже закрытую проходную их отправят с проходной 1-й очереди , где не найдут в списках — и те пройдут мимо развороченный стены реакторного цеха.

Пока же стена цела, все, кому положено, уже впущены внутрь, и начальство закончило проверку и ушло. На проходной скучно. До станции метров двести, но там ничего особо не происходит. Только в районе 00:30 на каком-то из энергоблоков (не на четвёртом) с громким звуком стравили пар.

Привычные к таким вещам сотрудницы вневедомственной охраны пошутят по этому поводу, что вот так у кого-то пролетела премия. И продолжат скучать — пока ещё где-то через час не рванёт реактор. Двойной хлопок его взрыва будет звучать тише, чем аварийный выброс пара.

До пяти часов утра наши героини останутся на посту с самым лучшим на ЧАЭС видом на разрушенный реактор. Они будут проверять пропуска и сполна нахватаются всего, что вылетит из реактора. Никто про них не вспомнит, пока они не позвонят сами и не скажут, что плохо себя чувствуют.

Впрочем, когда за ними приедут, на посту их уже не будет: скорая увезёт их в припятскую медсанчасть №126 (их фонящие одежда и обувь до сих пор гниют в подвале МСЧ-126). Потом — автобус в Борисполь, самолёт в Москву и смерть от ОЛБ в московской городской клинической больнице №6.

В принципе, все остальные погибшие после аварии на ЧАЭС — работники станции, пожарные, даже врачи и медсёстры МСЧ-126 — сами выбрали себе профессию, сопряжённую с рисками. И им не повезло. А какие риски у вахтёра на проходной, не считая диверсантов ЦРУ с табельнымии авторучками?

В типичной аварии (авиакатастрофе, например), пропорция обратная: на двоих представителей рискованной профессии, решающих облететь грозовой фронт сверху или не заходить на второй круг, приходится две сотни обычных людей, думающих о том, как побыстрее получить багаж после посадки.

Статистически, наиболее вероятная роль для любого из нас в любой реальной катастрофе — на месте Иваненко и Лузгановой: ничего не знать о происходящем, ничего не делать, ничего толком не увидеть, не совершить никаких подвигов и умереть всеми забытым, так и не поняв, от чего. Увы.

Обе они получили по ордену Трудового Красного Знамени. Их портреты можно найти на памятниках ликвидаторам. Из имена в текстах про аварию на ЧАЭС сопровождаются обычно пассажами вроде "но рядом с ними лежат и настоящие герои". Лежат. Но это история не про героизм.

Когда-то в ряду других мрачных фильмов об ядерной войны типа "Threads" и "The day after" мне попалась вещь действительно мрачная — рисованный мультфильм "When the wind blows". Если интересно и нервы крепкие — рекомендую. Там примерно та же история.

Но, повторяю, это история не про подвиги. Все, кто умрут, получат ордена за мужество, самоотверженность и профессионализм, проявленные при ликвидации последствий аварии на ЧАЭС — даже Валерий Ходемчук, которого в момент аварии завалит конструкциями энергоблока (тело не найдено).

Люди, которые в ту полночь были на четвёртом энергоблоке Чернобыльской АЭС и в его окрестностях, не планировали заниматься подвигами. Подвиг — это всегда результат чего-то факапа, и эти люди не знали, что реактор, на котором они работают — это один большой факап проектировщиков.

Для всех, кто был на 4-м энергоблоке, шла очередная рядовая смена. Не самая простая технически: переходные режимы для реактора сложнее стационарных, а турбинный и электрический цехи имели массу работы с оборудованием по программам испытаний. Но это и не было нечто сверхсложное.

Погода установилась хорошая. Впереди были выходные, за ними — Первомай, День Победы... По итогам пятилетка станция была представлена к ордену Ленина, соответствующего Указа Президиума Верховного Совета СССР ждали со дня на день. На 80% был достроен 5-й энергоблок 3-й очереди...

Очевидно было, что за 3-й очередью последует 4-я. Вообще, в планах было довести общее число энергоблоков до двенадцати, что не только бы закрепило за ЧАЭС статус самой мощной в Европе и одной из крупнейших в мире. Что круто — в том числе и в плане личного карьерного роста.

Кем видел себя тот же Топтунов (3 месяца как СИУР) через пять лет в трудовом коллективе этой молодой динамично развивающейся АЭС? Отчего не начальником смены блока, как Акимов сейчас? А Дятлов вполне мог занять место Фомина, бывшего главным инженером АЭС и имевшим массу проблем.

Всё это было их будущим. Ближним и дальним. Многое не сбылось бы в любом случае: погода испортится уже 26-го, а распад СССР через пять лет поставит крест на планах развития всех АЭС. Но этого они пока не знали не знали они и того, что для них всё это по большому счету неважно.

Пока же было настоящее. Полночь с 25-го на 26-е апреля. Дятлов торопил Акимова, листавшего программу испытаний по выбегу. Топтунов вспоминал, как правильно глушат реакторы. Харьковчане следили, как отключают их датчики для замеров вибрации и подключают всё необходимое по выбегу.

Давлетбаев писал сменные задания для своего турбинного цеха. Не то, чтобы ему интересно было испытание по выбегу — просто решил не вызывать только для себя автобус, а уехать с другими. А вот Трегубу оно было интересно. Он даже уговорил остаться Газина — инженера из своей смены.

Трегуб и Газин стояли за спиной Киршенбаума (СИУТ) — реактор их особо не интересовал, а за турбину они беспокоились. В 40 м от реактора заступила на работу смена компьютерщиков — старший дежурный по информационно-вычислительной технике Верховод и дежурный электрослесарь Бадаев.

Бородянский (программист) уже давно подготовил перфоленту с программой испытаний, и по отмашке Акимова надо было перезагрузить с неё "Скалу".первую перезагрузку Акимов остановит (испытания отложат), на второй ЭВМ зависнет, и Бадаеву придётся побегать с тестером по помещениям.

Кстати, тогда с железом на АЭС работать было интереснее: при сбоях софта звучала сирена, и сисадмин с тестером бежал к оборудованию, специально для его удобства оборудованному стационарными осциллографами. Беготня, кстати, в ту ночь началась в районе полуночи — сбой по питанию.

Чтобы смена (СИУР, СИУБ, СИУТ) была в курсе происходящего с их оборудованием (и реактором в частности), СДИВТ Верховод раз в два часа по нечётным часам делал распечатку по программе"Призма" и нём на БЩУ-4. Это он сделал в 01:05 и отметил, что народа там больше, чем обычно.

Практически перед взрывом к ним заглянул Владимир Шашенок, инженер-наладчик систем автоматики (он формально работал в ПО «Смоленскатомэнергоналадка» — так оформлялись все на АЭС, кто отвечал за монтаж и поддержку оборудования, а не непосредственно за эксплуатацию).

По программе испытаний Шашенок следил за оборудованием на отметке +24 (отметка — это типа этажа, высота в метрах над уровнем грунта; например, "золотой коридор", соединяющий все четыре энергоблока, проходит по отметке +9; подвальные помещения находятся на отрицательных отметках).

Шашенок убедился, что у Бадаева и Верховода есть связь с помещением на отметке +24, в которое он идёт, и он при необходимости свяжется через них с БЩУ-4. После аварии, смертельно ошпаренный радиоактивным паром и с переломом позвоночника он попытается воспользоваться этой связью.

Сигнал вызова работал непрерывно, но в трубке никто не отвечал. При первой же возможности Бадаев попытался прорваться к нему, но к тому времени его уже вытащили. В МСЧ он к утру умер. Как и Валерий Ходемчук, Владимир Шашенок считается одной из двух непосредственных жертв аварии.

Впрочем, возможность прорываться к Шашенку на отметку +24 возникла у Верховода и Бадаева не сразу. Сначала им пришлось защищать аппаратуру от целого водопада, полившегося на неё с потолка из разрушенной деаэраторнрй этажерки запасными щитами. Коридор был заполнен пылью и паром.

Потом пришёл сигнал, что на отметке +27 отключились шкафы, контролирующие реактор. Подняться туда пытались, но не смогли: лифт был смят, на лестнице валялись бетонные блоки и какие-то баки, освещения не было... Впрочем, не было уже и реактора, который можно было б контролировать.