Тряпка глотает снотворное и успокоительное горстями, засыпая на постели Птицы в его футболке. Таблетки горьким комом встают в горле.
Серёжа старается забыться в дыме сигарет из заначки Птицы, вместо работы ночью — лечь к мелкому.
Теперь в башне тихо, слышен стук собственных сердец: замедленный, мёртвый почти.
Нет язвительных слов, шелеста крыльев, кусачих поцелуев и ядовитого внимания.
И самого Птицы нет.
Они стараются жить, правда, но боль потери самая острая, вскрывает ежевичные вены каждый день.
Серёжа быстро проскальзывает в комнату, откуда доносятся пробирающие до костей рыдания. Сердце рвёт на кровавые ошмётки, кусок мяса, в котором от человеческого — любовь к Тряпке.
Остальное — стылый дом без хранителя очаг, весь в трещинах и сколах.
— Сереж, — васильковые глаза мутные от бесконечной боли, блеск в них — заслуга воспалённых слез. Тряпка что-то ему тянет дрожащими до невозможности руками, и Серёжа не сразу осознаёт.
Понимание приходит вместе со вскриком, рвущим грудь, когда гулко падает на колени рядом.
Те расцветут фиалками и тёмными розами, но плевать, плевать на все.
Что-то — мягкая игрушка-ворон, сшитая Тряпкой по эскизу Серёжи для Птицы. Пернатый отреагировал на неё скептически: назвал их неженками с толикой презрения в словах, но забрал вещь себе.
Своё — это своё.
Были мысли, что он ее выкинул, посчитав хламом, в духе Птицы. Но вот этот ворон, в руках Серёжи, пока тонкие пальцы Тряпки оглаживают плюшевую ткань. Дышать нечем, да и кислород кажется отравляющим смогом, закупоривающим все.
— Давай ляжем спать с ним?
Игрушка, любимая и бесценная, зажата между двух хрупких тел и чуть согревает покрытые льдом остатки сердец. Не спят, смотрят друг на друга, чтобы убедиться:
остатки вороньей стаи не распались, хватаются друг за друга.
Дрема вязкая, цепляющая только поверхностно и на минуты.
И исчезающая за долю мгновения.
— Нашли мне замену? Или хотите присвоить мою любимую игрушку? — насмешливо и по-доброму ехидно. Как может только Птица.
Кисть скользит по коже, делая последний резкий штрих. Чёрные смоки выделяют янтарно-карие глаза Птицы, делая их адскими омутами, в которых можно пропасть. Серёжа уже, а брат мягко цапает за нос, гладя по пояснице.
— Смажешь, — Серёжа деланно капризничает, глаза, обведённые чернильным в форме крыльев, хитро блестят.
На концерте соберутся продюсеры, и он жутко волнуется, находя покой на тощих коленях Птицы. Тот ногтем очерчивает торчащие позвонки, уже залезая под майку, и дразняще мурлыча:
— После концерта.
Как закроется гримерка, они, взбудораженные после выступления, вцепятся друг в друга голодными поцелуями и жесткими касаниями. На сцене приходится держать дистанцию, — ужасно, — а чувства ведь рвутся из-под замка, тянут две половинки магнитами. Не устоять.
Текучая кровь из вспоротого бока пропитывает марлю, пятнает ладони Птицы отвратительными алыми бутонами. Ему плевать на своё выбитое плечо, горячее даже от воспаления, человеческая форма всё-таки более уязвима.
Больно дышать, — воздух оборачивается отравой, — от животного страха за Сережу. Клокочут внутри ярость и злость на себя самого, словно Птица, а не наёмник, нанёс резкий удар.
— Врач будет через пять минут, — Тряпка бледный, весь трясётся, но упорно протягивает ещё марлю.
Он таких ран боится же, обычно падая в обморок, сейчас же помогает: таскает необходимое, выкидывает, сам вызвал проверенного врача. В больницу не сунуться из-за нахождения в розыске.
— Хорошо, молодец, — Птица отворачивается на пару секунд, ободряюще и искренне улыбаясь Тряпке.
— Хватит, Олега здесь нет!— Птица шокировано замирает, вглядываясь в затянутые пеленой слез глаза: где он просчитался? Маска мертвеца так плотно приросла к нему, что Серёжа полгода ничего не замечал, что пошло не так?
— Пожалуйста, Птиц, мне нужен именно ты, — точка невозврата.
Серёжа тянется к нему, не к образу Волкова, от чего предательски истерично сердце бьется. Перья возникают из чёрного дыма, собирающегося за спиной и оседающего на крыльях. В цитриновых глазах вызов — вот он я.
Страшно, страшно быть снова отвергнутым, Птицы тогда не станет вовсе.
— И что... — вцепившиеся в перья на груди руки и сбивчивые поцелуи в подбородок, щёки,— не фантазия. Непонимание закручивается в тугую спираль, а Серёжа на колени лезет и тычется в шею, всхлипывая.
— В такие моменты я безумно рад многомиллиардному состоянию, — Серёжа вздыхает под звон ювелирки в пакете и согласный вздох Тряпки с таким же сокровищем в руках. По-другому не назовёшь: Птица подпускает к себе пока лишь с такой данью.
Оказывается, в пернатом гораздо больше от воронов: весной стал таскать в башню различные блестящие штуки, почти что хлам, и грозно шипел на попытки вмешаться, извиняюще протягивая крылья под прикосновения. Потом отжал половину этажа, — будто кто против —, и начал строить гнездо.
Вернее, подобие из пледов, кусков тканей, антиквариата и прочих важных для себя вещей. Особенно ценны переливающиеся цацки.
Птица быстро смекнул, что манипуляции тут не работают, и перестал пускать людей к себе без украшений. Выбора нет — Серёжа с Тряпкой полюбили ювелирные.
окровавленные осколки падают на стол с хрустальным звоном, бьющим по оголенным как провода нервам. попадают точно в рассыпанные таблетки, лишая серёжу хоть малейшей надежды на спасение.
да ее и нет, когда из разбитого зеркала в душу смотрят янтарные глаза.
у птицы нечитаемый взгляд, хотя в глубине таится лондонский пожар. а несколько секунд назад его глаза сверкали ярче инквизиторских костров от злости и ярости.
«ты ненавидишь меня, потому что так проще, тряпка».
ядовитые слова проникают серёже в капилляры, вены и артерии.
от птичьей правды больнее, чем от впившихся в кожу осколков. та безжалостно рвёт на лоскуты серёжину фальшивую оболочку, обнажая скрывавшуюся суть.
он тоже монстр.
в не меньших масштабах.
а пытается выставит все, словно главный демон на пире во время чумы — птица. так проще.
03:13 высвечивается на часах, серёжа, заебанный после домашки, упрямо раскладывает таро, что купил утром. внимание привлекает карта «смерть», зачарованно смотрит на изображенную на ней белую как лунь лошадь, желтоватый скелет в латах.
незамысловатая рисовка нравится не меньше полотен боттичелли, слышится даже стук копыт, тихое ржание, скрип доспехов.
— прекрасная карта, — кивает, соглашаясь с хрипловатым шепотом над ухом, выглядит вправду замечательно. серёжа замирает: живет один, дверь не открывалась.
вспышка страха. пару секунд. удар сердца. растерянность. звенящая тишина.
разумовский инстинктивно дёргается в сторону, но падает с расшатанного стула, больно приземляясь на костлявую задницу и ойкая. ему даже нечем защититься, поэтому тяжело дышит, борясь с липким страхом.