— Знаешь же, как говорят: один раз попробуешь — и уже не можешь остановиться?
У Олега в мочке левого — старый заросший прокол, Олег даже рассказывал: иголкой от шприца через кусочек яблока, было не больно, но почему-то лилось много крови.
Денег на серьгу из хирургической стали не было, как и мысли о том, что нужно что-то сверх того, чтоб смазать дырку ваткой, смоченной в одеколоне; вместо колечка была булавка, а потом какой-то беспарный гвоздик, выторгованный у девчонок за пачку вишневых сигарет.
— Рокерская юность, — смеется Олег. Игорь смеется с ним и вспоминает уже свои похождения: гитару в наклейках, джинсовку в нашивках, линялую футболку "нашествие" со стершимся за давностью годом.
Олег прокалывает мочку заново над раковиной в ванной за пять минут до выхода.
— Какого... — Игорь замирает в дверном проеме: он думал, что Олег пошел накрасить глаза карандашом и сопирался поторопить (и, может, попросить подкрасить ему тоже, потому что ровные стрелки ему не давались никогда). Олег оглядывается на него через плечо, прижимая к уху ватку.
Негромко шипит.
— В прошлый раз было не больно. Это я попал неудачно или у меня упал болевой порог?
Игорь встряхивается, вспоминает как дышать и тихо ругается себе под нос: что ни день, то сюрпризы.
— Покажи хоть.
— Да обычное колечко, чего смотреть... все, идем, опаздываем.
Они прыгают на концерте, почти как в той самой бурной рокерской молодости, если не считать того, что утром у Игоря не сгибается больное колено, а Олег с похмелья отказывается говорить больше чем два слова подряд. Блестящее колечко в припухшем ухе притягивает взгляд, Игорю даже
жаль, что после концерта Олег его снимет и все зарастет; но проходит день, второй, неделя, месяц, простое серое колечко сменяет гвоздик с черным камнем, стильно сочетающийся с любимыми бадлонами и пиджаками Олега, и Игорь понимает, что, кажется, ему нужно свыкнуться с тем, что
у него есть парень, а у его парня — серьга в ухе. Шутка про корабль под окном умирает непошученной, потому что серьга меняет что-то неуловимо, делает Олега счастливее, его усмешки нахальнее, позы чуть-чуть развязнее, как будто была дана команда "вольно" после десяти лет в строю.
Олег делает прокол во втором ухе.
— Два, — уточняет он, поймав взгляд Игоря. Игорь запоздало замечает еще один гвоздик выше, в хряще. — Нравится?
— Это... интересно, — Игорь чешет репу. — А тебе можно?
— А кто мне запретит?
— У тебя такая должность...
— Я же не в ментовке.
И не в армии, мысленно заканчивает Игорь. У Серого в фирме никакого дресс-кода и куча неформалов, но одно дело айтишники и работники колл-центров с цветными волосами и кольцами в носу, другое дело — глава СБ. Это выливается в дискуссию о том, что считать приемлемым в бизнесе.
Серёжа складывает на стол свои ноги в вечных кедах и воинственно говорит про попрание закостеневших устоев, Игорь сдается и поднимает ладони. Олег молчит. Вечером Игорь целует его, старательно обходя свежие проколы, и бессловесно извиняется: я же не имел в виду, я просто спросил.
У Игоря когда-то была Саша, а у Саши было три сережки в ухе и одна в носу. В нос Олег не ставит, но через пару недель у него появляется колечко в брови.
Игорь выясняет, что у него фетиш на пирсинг бровей. Олег смеется, радуясь его энтузиазму: надо же, угодил.
К одному кольцу добавляется второе и еще одно во вторую бровь. В образе Олега появляется что-то неуловимо диковатое, напоминающее разом о байкерах и викингах.
— Отрасти волосы, — предлагает Игорь полушутливо. Олег задумчиво блестит глазами.
Игорь спрашивает, когда Олег сообщает
что завтра пойдет в салон — прокалывать переносицу.
— Ты планируешь останавливаться? — Олег поднимает свои (проколотые трижды) брови, и он поспешно добавляет: — Мне нравится. Просто интересно.
— Однажды, наверное, да, — Олег усмехается, вроде бы самодовольно, но Игорю чудится
под этим нотка смущения. — Просто трудно удержаться, когда наконец-то есть возможность.
Пирсинг переносицы (это называет "бридж", задирает нос Серёжа) Олегу страшно идет, как будто его горбинка только и ждала, пока её чем-то подчеркнут.
— Тебе бы что-то в губу, для симметрии, —
предлагает Игорь. Олег хмыкает, накручивая на палец его отросшие кудри.
— Не знаю. Может, в язык?
— Может, и в язык, — Игорь резко становится горячее, хотя они только что закончили, стоит только представить, как Олег будет щелкать этим шариком по чувствительному местечку под
головкой. Его это сейчас-то сводит с ума. — Я за любой кипиш.
— Тебе реально нравится? — Олег фыркает, Игорь смеется, потом щурится: вот оно, снова мерещится неуловимое смущение на дне зрачков.
— А ты думал, я тебя трахаю из жалости? — Олег фыркает еще раз. — Нет, ну правда?
Олег пожимает плечами. Игорь целует его в нос, в брови, в каждый прокол уха по отдельности, прихватив одну мочку губами и оттянув немного, посасывая вокруг шарика. Олег выдыхает длинно, прижмуривается, довольный, как согретый солнышком кот.
— Что еще ты собираешься делать?
Игорь складывает руки у Олега на груди, ставит подбородок на руки, смотрит в лицо из-под сосредоточенно сведенных бровей. Олег задумчиво облизывает губы. Проводит пальцами по лицу, скользит ниже по шее. Останавливается между ключицами.
— Вот сюда микродермал.
— Так.
Игорь прикасается в этом месте губами, прямо в ту точку, которую трогали пальцы. У Олега на груди россыпь мелких шрамов со службы. И посреди этого будет маленькая блестящая серёжка. Которую он выбрал и поставил сам. Есть в этом что-то символичное.
— Потом, может, соски.
— Бадлон не будет натирать?
— Пиздец как будет, — они смеются, на этот раз хором. — Не знаю, придется ходить в футболках, пока не заживет.
— Шокируешь всех больше, чем проколами.
— Зато тебе будет что облизывать.
— Угу, — Игорь подтверждает, лизнув оба соска прямо сейчас.
— А пупок?
— Это скорее пойдет тебе, — Олег приоткрывает один глаз. — Представляешь? Твой шикарный пресс и маленькая серёжка в центре.
— И танец живота.
— Продано.
— Разбежался, — Игорь хитро щурится (прокол — точно нет, но можно подумать над танцами, если Олегу так хочется).
— А дальше?
— Не думал пока, — Олег ерзает под его весом, как будто заново пересчитывает все части тела. — Может, возле косточек? Ну, а бедрах. Или на лобке.
— Там вообще прокалывают?
— Да где только не... у меня был сослуживец, — Игорь угукает, — так вот у него на члене...
Игорь приподнимается на локтях.
— Ты всех сослуживцев в член помнишь?
— Нет, только этого, — подчеркивает Олег. — Поверь, там было нечто особенное.
— Ты такую могилу себе роешь с каждым словом, а.
— Да слушай ты! Вот у него на члене по всей длине...
— Нет.
— А если уздечку?
— Олег, это выходит из-под контроля.
— А я-то думал, ты меня поддерживаешь.
— Зависимости нельзя поощрять. Это интервенция. Я против.
Засыпая, Игорь пытается не думать про ребристые шарики вдоль пениса и каково это будет — смотреть и трогать. А что делать. А придется любить.
• • •
Missing some Tweet in this thread? You can try to
force a refresh
— А если серьезно? — спрашивает Олег. Игорь таращится на него сонно, Олег его понимает, он не лучше, а то и хуже — не помнит, сколько спал на этой неделе, если спал вообще.
— Что — серьезно?
— Поженимся. Хочешь?
Игорь медленно моргает.
Игорь страшно красивый в строгом черно-белом, пусть Олег и недоволен ревниво, что какой-то Игнат знает его любовника настолько хорошо, что может на глаз подобрать идеально сидящий костюм. Олег слишком сонный, чтобы чувствовать страсть или огромную, захватывающую любовь,
он просто... хочет, наверное, услышать ответ и поехать домой. Может, отоспаться за всю эту неделю. Потом проснуться, желательно рядом с Игорем, но если нет — то подождать, пока он вернется домой, накормить ужином, закинуть на него руку в постели и поспать еще часов двадцать.
Игорю командуют спать в девять, повторяют в девять тридцать и в десять, а в одиннадцать тридцать Федя отвлекается от экрана, потому что чувствует что-то теплое, прижавшееся к локтю.
Игорёк, который и не подумал никуда уходить (пока за уши не утащили — не считается, видимо),
до конца фильма все-таки не дотерпел и задремал: сначала на спинке дивана, потом сполз вбок, Феде на плечо и ниже, и теперь вот использует в качестве подушки его оттопыренную руку. Федя так и замирает.
— Кость, — зовет шепотом, немного встревоженно. Костя, если и слышит, слишком
занят своими делами на кухне, чтобы примчаться по первому зову. А Феде не понятно, можно ли вообще сейчас шевелиться, или Игорёк от этого проснется? Ладно, что потом поди уложи, но Федю пугает сама перспектива. Как стряхнуть с себя уснувшую кошку — это нужно быть человеком
Олег, попавший явно в сумеречную зону, слушается — моет руки и садится за стол. Игорь ставит перед ним тарелку. Ощущение неправильности усиливается, потому что в тарелке не макароны и не картошка, там что-то, внешне похожее на овощное
рагу. А это значит, что по пути со службы Игорь заскочил в магазин за свежими овощами, потому что вчера Олег этого в холодильнике не видел.
— Нравится? — спрашивает Игорь, чуть-чуть улыбаясь. — Ты просто вчера готовил, я подумал, что будет справедливо... спасибо, кстати. Я и
Игорь кидает ботинки в стену, и Олег понимает, что сегодня им будет непросто.
Ботинки по линеечке — это базовое правило. Когда Олег первый раз сказал "бросишь как попало, потом будешь вылизывать", Игорь усмехнулся, и на следующий день оставил их посреди
прихожей можно сказать демонстративно; и, кажется, не ожидал, что Олег воплотит угрозу в жизнь. Через "не хочу", через "не буду", через "да кто ты такой, чтобы мне указывать", с матами, руганью и заломленными за спину руками, но воплотит. И ботинки с того дня почти всегда
послушно выставлялись у стеночки.
Почти всегда, но все-таки. Олег провожает описавший дугу ботинок взглядом, выдыхает и считает от десяти к нулю. Нужно было догадаться, что сегодня будет весело, хотя бы по тому, что на часах уже добрых восемь с лишним, а Игорь освобождается
У Игоря на обед три разных контейнера со стикерами: этот греть три минуты, этот одну, этот есть прямо из холодильника. Коллеги заглядывают и присвистывают: это что у тебя?
— Куриное бедро а-ля рюс в белом соусе и pommes de terre sautées aux champignons.
— Картоха с курой в маянезике, — переводят понимающие и смеются: — Ну, Гром, отхватил себе кулинаршу!
— А то, — гордо скалится Игорь. — Мишлен! Две звезды!
— Да тут все три, вон как пахнет...
— Три хер получишь, — возражает Игорь. — А вот две... э, руки убрали! Моё!
Все эти "pommes" и а-ля рюс (и франц, и джерман, и даже джапан, если на Олега находит стих) будут на ужин. Это негласная договоренность (гласную бы Игорь не озвучил никогда, еще чего, дареному коню в зубы че-то там диктовать): на службу Олег дает что-то простое, понятное
Корочки позволяют Игорю войти в башню, поднимают его, как на крыльях, на тридцать какой-то этаж. Хром, стекло, металл, ощущение как в тюрьме или больнице, хотя если судить по количеству барельефов на стенах, скорее музей современного искусства. Разумовский не сразу встает из-за
стола, сначала суетливо прячет бумаги (как будто Игорь ничего не замечает), потом прячет руки в карманы, занавешивая лицо волосами, весь какой-то кривой, маленький, неловкий, как шарнирная кукла. Игорь объясняет про дело, про Чумного доктора и про то, что ищет улики. Разумовский
мямлит и юлит, а потом поднимает на Игоря глаза и говорит очень четко, закаменев красивым лицом, что свобода слова — это неотъемлемое право любого человека, и Игорь понимает, что он рыжий.
То есть, он это знал, конечно. В газетах, журналах, новостных сводках постоянно пишут: