К середине разговора Игорь садится на стол и продолжает уже так, расслабленно сунув руки руки в карманы — как будто и не было десятка лет между. Серёжа смеётся над каждым его вопросом, тоже как будто это школьная перемена и Игорь нарочно делает вид,
что не помнит, как ходят шахматные фигуры, чтоб Серёжа почувствовал себя умнее на фоне крутого старшеклассника. И вроде не были никогда такими уж близкими друзьями, и разошлись легко, когда Игоря унесло сначала в академию, потом на службу — не до пары детдомовцев, взрослая жизнь,
а разговор течет легко и беззаботно.
— А я всегда знал, что ты дохера поднимешься, — заявляет Игорь предельно честно (по Серёже и в пятом классе было видно светлую голову, только Игорь ставил на Нобеля к двадцати пяти, а Серый решил зашибать миллионы). — А подружка твоя где?
Лицо Серёжа меняется стремительно. Он не бледнеет, но замирает, как кролик, выпучив глаза. Игорь хмурится чуть-чуть.
— Я про Олю. Помнишь Олю? Вы же были не разлей вода?
— Ну... да...
— Как она от тебя хулиганов гоняла, — Игорь ностальгически улыбается, вспоминая: злющая,
тощая, ушастая, вечно стриженая под мальчика, потому что вот еще с косами она не разбиралась, со ссажеными костяшками и сбитыми коленками — то футбол, то бокс, то просто за гаражами стрелка и "только не делай мне мозги, Игорь, ты со мной или я одна буду отбиваться?". Игорь ей
на день рождения классе в девятом, что ли, подарил (передарил — тогдашняя подружка всучила на новый год, и пофиг, что ему нельзя было по форме такое) ремень с пряжкой в форме волчьей головы, восторгу было — ну просто обоссаться, хотя лицом пыталась делать вид, что кремень.
— Разбежались, что ли? — спрашивает Игорь сочувственно. Даже обидно как-то: тогда казалось, что если и может быть дружба между мальчиком и девочкой, да еще ткая, чтоб на всю жизнь, то у этих двоих. Но Игорь тоже много про кого думал, что это на всю жизнь, и что теперь. Жизнь —
такая штука.
— Не совсем. Всё немного сложнее, — Серёжу перекашивает так, как будто ему реально больно об этом говорить. Теперь Игорю становится жутковато, ментовский мозг подбрасывает всякое: убили, изнасиловали, уехала в Сибирь и родила пять детей, торгует наркотиками.
Статистика по детдомовским неутешительная, Серый — исключение из правил, только его подтверждающее.
— Она в порядке? Давно последний раз виделись? — Игорь старается не давить и не звучать, как типичный мент. — Может, есть телефон? Я бы перекинулся парой слов, по старой дружбе...
— Олег! — почти взвигивает Серёжа, метнув взгляд Игорю за спину. Игорь вздрагивает, оборачивается; они с Олегом встречаются взглядами, и приходится несколько раз моргнуть, избавляясь от странного чувства. Такое же узнавание накрыло, когда он только зашел в офис и увидел господина
Разумовского — еще до того, как память перешарила внутреннюю картотеку и вспомнила, откуда ему знакома эта фамилия.
— Ой, Олег, как ты вовремя! — частит Серёжа. — Смотри, кого к нам прислали по делу того маньяка! Игорь Гром, мы с ним в школе вместе учились... а это Олег...
— Волков, — заканчивает Игорь медленно, и они оба, пожимая руки, в унисон говорят: — Я помню.
///
— Лучше б ты ему мордобоем угрожал, чем поставил в неловкую социальную ситуацию, — смеется Олег в курилке. — Его теперь кортить будет до следующего утра.
— Ну я ж не знал!
— Ну да... — они делятся сигаретами, Олег щелкает зажигалкой (металлической, с головой волка с одной стороны и гравировкой, которую Игорь не успевает прочитать, с другой). Прикуривают. Игорь не пялится, но пялится, а Олег иногда ловит его взгляды и насмешливо поднимает брови.
— Ну?
— Почему Олег? — выбирает Игорь самое безопасное из всех вопросов, которые крутятся в голове.
— Я уже сломал голос на тесте, а документы не сменил. Прихожу, бывает, куда-нибудь, говорю: Ольга Волкова, — он намеренно делает голос ниже, чтоб подчеркнуть. — А меня
переспрашивают: вы хотели сказать, Олег? Разу к десятому перестал поправлять, так и прилипло.
— Понял.
— А что?
— Ну, если б я менял имя, я бы взял что-то... крутое. Типа, Микелянджело. Оптимус Прайм. Эльза.
— Эльза Гром.
— К вашим услугам, — они снова ржут, и поразительно,
но получается даже легче, чем с Серёжей. Как будто эти двое втянули его обратно в ощущение беззаботного детства, когда папа еще жив, милицию еще не переименовали и главный вопрос дня всегда — как отмыть руки от запаха сигарет до того, как пойдешь домой.
— И давно ты?
— Олег-то?
— Угу.
— Третий год.
— А до этого?
— Пара лет метаний, справки, бюрократия, вся херня. Я долго отказывался обо всем этом думать, если ты об этом. Это сейчас можно сказать, что еще в школе было все понятно...
— Мне нет.
— Да мне тоже. Но на комиссии пиздел другое.
Они берут еще по одной — Игорь снова пытается не таращиться на крепкие мужские руки (с более аккуратным маникюром, чем когда-либо был у Игоря — Игоря шокирует не столько сочетание, сколько память о том, как Оля — Олег щеголял ногтями с черной каемкой грязи в школьные годы
и вообще вел себя так, как будто любая попытка убедить его умыться приравнивается к попытке сделать из него приличную леди, а значит, давлению на личность). Руки ожидаемо пахнут сигаретами, а еще Олег пахнет одеколоном и неуловимо какими-то специями, как будто его отвлекли
от готовки. Что, опять же, странно, потому что девочкой его было не загнать даже на уроки технологии. Варить макароны? Никогда, ставьте двойку.
— Ты как-то спокойно воспринял новости, — комментирует Олег, выдыхая дым. Игорь пожимает плечами.
— Во-первых, меня это не касается.
Во-вторых... была у меня одна Саша, — он туманно не заканчивает мысль, но Олегу этого хватает, чтобы уставиться на него с заинтересованным блеском в глазах.
— Интересно.
— Это было еще в академии.
— Вдвойне интересно. Твоя гетеросексуальность пережила это спокойно?
— Вообще да. Но никто не говорил, что я гетеро, — Игорь сдерживается, чтобы не подмигнуть, но довольно щурится, когда Олег выдыхает третье "интересно". А потом — начинает смеяться, снова.
— Черт. Вот Серый всегда говорит, что мол какова была вероятность, что на весь детский дом
Радуга будет два квира, и мы еще и подружимся? А мы еще и третьего подобрали... так тебе, значит, нравятся парни?
— Парни, девушки, трансы, не трансы, был бы человек хороший... а тебе?
— Парни. Строго парни, — подчеркивает Олег.
— Ага. А кто говорил, что мальчишки противные
и ты не будешь с ними целоваться даже за мильен денег, напомни?
— Я еще говорил, что я девочка и что Ария — это лучшая группа современности, — хмыкает Олег. Игорь чуть не роняет сигарету себе под ноги.
— Здрасьте. Тебя контузило?
— На гормонах у меня отрос музыкальный вкус.
— Да ну. Назови хоть одну группу лучше Арии, — требует Игорь; черед Олега лихо подмигнуть.
— Пригласишь на свиданку — расскажу и покажу.
— Прямолинейность у тебя тоже на гормонах отросла?
— Не, это врожденное.
(что еще отросло на гормонах, Олег покажет, но не раньше третьего)
• • •
Missing some Tweet in this thread? You can try to
force a refresh
— А если серьезно? — спрашивает Олег. Игорь таращится на него сонно, Олег его понимает, он не лучше, а то и хуже — не помнит, сколько спал на этой неделе, если спал вообще.
— Что — серьезно?
— Поженимся. Хочешь?
Игорь медленно моргает.
Игорь страшно красивый в строгом черно-белом, пусть Олег и недоволен ревниво, что какой-то Игнат знает его любовника настолько хорошо, что может на глаз подобрать идеально сидящий костюм. Олег слишком сонный, чтобы чувствовать страсть или огромную, захватывающую любовь,
он просто... хочет, наверное, услышать ответ и поехать домой. Может, отоспаться за всю эту неделю. Потом проснуться, желательно рядом с Игорем, но если нет — то подождать, пока он вернется домой, накормить ужином, закинуть на него руку в постели и поспать еще часов двадцать.
Игорю командуют спать в девять, повторяют в девять тридцать и в десять, а в одиннадцать тридцать Федя отвлекается от экрана, потому что чувствует что-то теплое, прижавшееся к локтю.
Игорёк, который и не подумал никуда уходить (пока за уши не утащили — не считается, видимо),
до конца фильма все-таки не дотерпел и задремал: сначала на спинке дивана, потом сполз вбок, Феде на плечо и ниже, и теперь вот использует в качестве подушки его оттопыренную руку. Федя так и замирает.
— Кость, — зовет шепотом, немного встревоженно. Костя, если и слышит, слишком
занят своими делами на кухне, чтобы примчаться по первому зову. А Феде не понятно, можно ли вообще сейчас шевелиться, или Игорёк от этого проснется? Ладно, что потом поди уложи, но Федю пугает сама перспектива. Как стряхнуть с себя уснувшую кошку — это нужно быть человеком
Олег, попавший явно в сумеречную зону, слушается — моет руки и садится за стол. Игорь ставит перед ним тарелку. Ощущение неправильности усиливается, потому что в тарелке не макароны и не картошка, там что-то, внешне похожее на овощное
рагу. А это значит, что по пути со службы Игорь заскочил в магазин за свежими овощами, потому что вчера Олег этого в холодильнике не видел.
— Нравится? — спрашивает Игорь, чуть-чуть улыбаясь. — Ты просто вчера готовил, я подумал, что будет справедливо... спасибо, кстати. Я и
Игорь кидает ботинки в стену, и Олег понимает, что сегодня им будет непросто.
Ботинки по линеечке — это базовое правило. Когда Олег первый раз сказал "бросишь как попало, потом будешь вылизывать", Игорь усмехнулся, и на следующий день оставил их посреди
прихожей можно сказать демонстративно; и, кажется, не ожидал, что Олег воплотит угрозу в жизнь. Через "не хочу", через "не буду", через "да кто ты такой, чтобы мне указывать", с матами, руганью и заломленными за спину руками, но воплотит. И ботинки с того дня почти всегда
послушно выставлялись у стеночки.
Почти всегда, но все-таки. Олег провожает описавший дугу ботинок взглядом, выдыхает и считает от десяти к нулю. Нужно было догадаться, что сегодня будет весело, хотя бы по тому, что на часах уже добрых восемь с лишним, а Игорь освобождается
У Игоря на обед три разных контейнера со стикерами: этот греть три минуты, этот одну, этот есть прямо из холодильника. Коллеги заглядывают и присвистывают: это что у тебя?
— Куриное бедро а-ля рюс в белом соусе и pommes de terre sautées aux champignons.
— Картоха с курой в маянезике, — переводят понимающие и смеются: — Ну, Гром, отхватил себе кулинаршу!
— А то, — гордо скалится Игорь. — Мишлен! Две звезды!
— Да тут все три, вон как пахнет...
— Три хер получишь, — возражает Игорь. — А вот две... э, руки убрали! Моё!
Все эти "pommes" и а-ля рюс (и франц, и джерман, и даже джапан, если на Олега находит стих) будут на ужин. Это негласная договоренность (гласную бы Игорь не озвучил никогда, еще чего, дареному коню в зубы че-то там диктовать): на службу Олег дает что-то простое, понятное
Корочки позволяют Игорю войти в башню, поднимают его, как на крыльях, на тридцать какой-то этаж. Хром, стекло, металл, ощущение как в тюрьме или больнице, хотя если судить по количеству барельефов на стенах, скорее музей современного искусства. Разумовский не сразу встает из-за
стола, сначала суетливо прячет бумаги (как будто Игорь ничего не замечает), потом прячет руки в карманы, занавешивая лицо волосами, весь какой-то кривой, маленький, неловкий, как шарнирная кукла. Игорь объясняет про дело, про Чумного доктора и про то, что ищет улики. Разумовский
мямлит и юлит, а потом поднимает на Игоря глаза и говорит очень четко, закаменев красивым лицом, что свобода слова — это неотъемлемое право любого человека, и Игорь понимает, что он рыжий.
То есть, он это знал, конечно. В газетах, журналах, новостных сводках постоянно пишут: