Постоянные встречи, работа над обновлением, сбитый режим превращают Сережу в ходячего трупа. Кожа на скулах натянута тонким пергаментом, грозящимся порваться, щёки — тёмные провалы.
Одиночество выедает жизнь червём.
У него, сидящего на полу офиса, истерика. Мягкое прикосновение к затёкшим плечам вызывает новый всхлип, ведь оно лишь в больном, раздроблённом разуме и существует. От того ещё горше, Серёжа трёт глаза и отчаянно выпаливает, слушая шелест перьев:
— Я иногда хочу быть тобой.
— Игрой воображения мальчика, оставшейся с ним навсегда из-за его страха быть одному? — Птица не обижается, присаживаясь напротив чёрным силуэтом и выжидая. Наверное, Серёжа сейчас особенно жалок: нос хлюпает и, скорее всего, покраснел, глаза мокрые, в ладонях лежат клоки волос.
— Не знаю, — запястья крепко обхватывают и тянут, вынуждая убрать от лица, Серёжа смотрит на свою фантазию и продолжает, — таким сильным быть хочу.
— Раз ты сделал меня таким, то все качества есть и в тебе, — улыбка Птицы — редкость, ещё и слёзы бережно стирает с щёк.
Это в самое сердце ранит, ломая его на стекольную крошку, забивающуюся в кожу изнутри. Рыдающий Серёжа льнёт к оперенным рукам, прячется в пуху на мускулистой груди, пока в голове назойливо рычит:
— Ты обнимаешь воздух, тут нет никого, твой удел — одиночество, Разумовский.
— Нет, я не один, у меня есть Птица! — Серёжа головой мотает под успокаивающе-сладкий шёпот и хватается сильнее, судорожно сжимая перья. Ещё немного и вырвет, но игра воображения не знает боли, гладя по макушке:
— Тебе же лучше, что есть я. Мы найдём силу в тебе самом, Птенчик.
И ты воссияешь ярче всех звёзд, самого солнца, я всегда буду рядом. Все вместе преодолеем.
Пусть Птица есть только в его голове, пусть он обнимает воздух, пусть сумасшествие грозовой тучей висит над ним. Но Сергей Разумовский не один.
• • •
Missing some Tweet in this thread? You can try to
force a refresh
Кисть скользит по коже, делая последний резкий штрих. Чёрные смоки выделяют янтарно-карие глаза Птицы, делая их адскими омутами, в которых можно пропасть. Серёжа уже, а брат мягко цапает за нос, гладя по пояснице.
— Смажешь, — Серёжа деланно капризничает, глаза, обведённые чернильным в форме крыльев, хитро блестят.
На концерте соберутся продюсеры, и он жутко волнуется, находя покой на тощих коленях Птицы. Тот ногтем очерчивает торчащие позвонки, уже залезая под майку, и дразняще мурлыча:
— После концерта.
Как закроется гримерка, они, взбудораженные после выступления, вцепятся друг в друга голодными поцелуями и жесткими касаниями. На сцене приходится держать дистанцию, — ужасно, — а чувства ведь рвутся из-под замка, тянут две половинки магнитами. Не устоять.
Текучая кровь из вспоротого бока пропитывает марлю, пятнает ладони Птицы отвратительными алыми бутонами. Ему плевать на своё выбитое плечо, горячее даже от воспаления, человеческая форма всё-таки более уязвима.
Больно дышать, — воздух оборачивается отравой, — от животного страха за Сережу. Клокочут внутри ярость и злость на себя самого, словно Птица, а не наёмник, нанёс резкий удар.
— Врач будет через пять минут, — Тряпка бледный, весь трясётся, но упорно протягивает ещё марлю.
Он таких ран боится же, обычно падая в обморок, сейчас же помогает: таскает необходимое, выкидывает, сам вызвал проверенного врача. В больницу не сунуться из-за нахождения в розыске.
— Хорошо, молодец, — Птица отворачивается на пару секунд, ободряюще и искренне улыбаясь Тряпке.
— Хватит, Олега здесь нет!— Птица шокировано замирает, вглядываясь в затянутые пеленой слез глаза: где он просчитался? Маска мертвеца так плотно приросла к нему, что Серёжа полгода ничего не замечал, что пошло не так?
— Пожалуйста, Птиц, мне нужен именно ты, — точка невозврата.
Серёжа тянется к нему, не к образу Волкова, от чего предательски истерично сердце бьется. Перья возникают из чёрного дыма, собирающегося за спиной и оседающего на крыльях. В цитриновых глазах вызов — вот он я.
Страшно, страшно быть снова отвергнутым, Птицы тогда не станет вовсе.
— И что... — вцепившиеся в перья на груди руки и сбивчивые поцелуи в подбородок, щёки,— не фантазия. Непонимание закручивается в тугую спираль, а Серёжа на колени лезет и тычется в шею, всхлипывая.
Сквозь пелену слез Сережа видит расплывшееся черное пятно на белизне ладоней: перышко. Годы словно щадят его, сохраняя блеск предмета, который драгоценнее всего на свете, выжжен на сердце, костях, сосудах жалким утешением после Сибири.
Разумовскому бы радоваться, что наконец в голове тихо-тихо, — Тряпка говорит редко, — на шее не сжимается когтистая ладонь до невозможности сделать вдох, его не разрывает изнутри чужая злость и ненависть, разъедающая, как ржавчина металл.
Радости нет. Только боль и пустота.
Серёжа любит. Только понял, когда потерял Птицу, отдавшего жизнь за своих Птенчиков в попытке отогнать Бога-ворона.
С Тряпкой обсуждали это дважды, пытаясь добавить блеклых красок в серый мир. Вечером осколки зеркала вспороли кожу до маковых пятен, удар был полон бессилия.
Тряпка глотает снотворное и успокоительное горстями, засыпая на постели Птицы в его футболке. Таблетки горьким комом встают в горле.
Серёжа старается забыться в дыме сигарет из заначки Птицы, вместо работы ночью — лечь к мелкому.
Теперь в башне тихо, слышен стук собственных сердец: замедленный, мёртвый почти.
Нет язвительных слов, шелеста крыльев, кусачих поцелуев и ядовитого внимания.
И самого Птицы нет.
Они стараются жить, правда, но боль потери самая острая, вскрывает ежевичные вены каждый день.
Серёжа быстро проскальзывает в комнату, откуда доносятся пробирающие до костей рыдания. Сердце рвёт на кровавые ошмётки, кусок мяса, в котором от человеческого — любовь к Тряпке.
Остальное — стылый дом без хранителя очаг, весь в трещинах и сколах.
— В такие моменты я безумно рад многомиллиардному состоянию, — Серёжа вздыхает под звон ювелирки в пакете и согласный вздох Тряпки с таким же сокровищем в руках. По-другому не назовёшь: Птица подпускает к себе пока лишь с такой данью.
Оказывается, в пернатом гораздо больше от воронов: весной стал таскать в башню различные блестящие штуки, почти что хлам, и грозно шипел на попытки вмешаться, извиняюще протягивая крылья под прикосновения. Потом отжал половину этажа, — будто кто против —, и начал строить гнездо.
Вернее, подобие из пледов, кусков тканей, антиквариата и прочих важных для себя вещей. Особенно ценны переливающиеся цацки.
Птица быстро смекнул, что манипуляции тут не работают, и перестал пускать людей к себе без украшений. Выбора нет — Серёжа с Тряпкой полюбили ювелирные.