Thread by @tenka0o4

Перчатку Лера снимает, потом снимает вторую, потом думает, что нужно снять ботиночки ("опять испачкала", звучит в голове мерзким тоном Разумовского), но наклоняться опасно, поэтому она садится на пол. За ботиночки так и не берется — подтягивает колени к груди и закрывает глаза.

Через неопределенный отрезок времени, пару минут или может дней, её трогают за плечо.

— Вы меня убьете теперь? — спрашивает она, не открывая глаз (если она увидит направленный в её сторону пистолет, она испугается и начнет драться или умолять, а это все равно не поможет).

Разумовский вздыхает.

— Нет, не убьем пока, — Леру должно было бы дернуть от этого "пока", но внутри растекается стыдно облегчение. Ещё поживет. Ещё, может быть, что-то можно исправить. — Ты помнишь, сколько мы потратили на твои тренировки? И времени, и денег. На нового Чумного

уйдёт не меньше. Кроме того, его ещё сначала надо найти. Не так много людей с нужным уровнем подготовки и высотой моральных принципов находятся сейчас в такой тяжелой жизненной ситуации, чтобы я мог легко взять их на крючок. Тебе придется сделать что-то феноменально хуевое,

чтобы я от тебя избавился, ма шери.

— Пострадали люди, — Лера хочет напомнить об этом, просто чтоб у Разумовского была полная картина, но горло перехватывает и слова переходят в сипение. Пострадали люди. Из-за неё. Потому что она такая полная, беспросветная дура...

Рядом с ней шелестит, потом плечо Разумовского утыкается в её плечо — не будь Разумовский опасен, как бешеная собака, Лера бы рискнула положить на него голову. Прилечь хочется неимоверно. Но сначала надо снять ботиночки. И бронежилет, и плащ. Принять душ и смыть с себя вину.

— Ну пострадали и пострадали. Эти умерли, следующих спасешь, что теперь? — Лера отчаянно мотает головой.

— Они умерли, потому что я... — снова не выходит закончить фразу. Это не первых раз, когда в её "смену" кто-то умирает, но первый раз, когда она сама привела людей на убой.

Потому что возомнила себя самой умной. Потому что решила, что разбирается в людях. Потому что думала, что знает, кому доверять, выбирая между маньяком-террористом, шантажирующим её семью, и подружкой, которая не раз и не два спасла ей жизнь.

— Это моя вина, — хрипя из-за

подступивших к горлу слез, говорит она.

— Да, — соглашается Разумовский. — Твоя. Что теперь, убить тебя?

Лера думает, что было бы неплохо. Дыхание перехватывает, она жмурится до радужных кругов под веками (отчасти они плавают там из-за удара, который прилетел ей по затылку

вместе с ласковым "прости, Лерчик, это бизнес"). Закрыть глаза и не проснуться, чтобы не чувствовать это ответственности — это было бы слишком просто. С Разумовским не бывает просто.

— Я тоже отчасти виноват, — говорит Разумовский. — Тем, что выбрал на роль доктора тебя.

— Такую дуру? — шепотом интересуется Лера.

— Такую хорошую девочку, — Лера нервно фыркает. — Нет, нет, ма шери, это действительно проблема и парадокс нашего с тобой соглашения. Мне нужен хороший человек, чтоб спасать людей — плохой, работающий только за деньги и чувство

власти, просто поменяет сторону, как только предложат сумму побольше. Но хорошие люди склонны думать, что все вокруг тоже хорошие, если только они прямо не скажут, что плохие. И доверяют первой же смазливой мордашке...

Лера бы посмеялась, но получается только булькающий всхлип.

У Томы действительно красивое лицо. Добрая, вызывающая доверие улыбка. Заразительный смех. Лера, может быть, даже бы влюбилась, если бы не была так занята одним расследованием за другим. А потом — удар по голове. "Прости, Лерчик".

— Так что, мы просто сделаем вид, что я не

не угробила десяток людей, потому что в глубине души я хороший человек, а хорошим людям простительно, когда из-за них умирают другие? — она снова всхлипывает и кулаками утирает слезы. От этого еще больнее и горше. Как будто смотришь в новостях сюжет про очередную трагедию,

которая сойдет с рук виновным, только на этот раз виновна лично ты.

— Отнюдь, ма шери, — Разумовский вдруг приобнимает её за плечи, проводит пальцами — она почти не чувствует его прикосновение через броню, но вот он щелкает клапанами брони раз, два, и часть костюма отслаивается,

открывая шею и спину в черном термобелье. Чуткие пальцы почесывают её под взмокшими волосами, совсем рядом с шишкой, и Лера дергается и невольно шипит. Пальцы соскальзывают ниже, потом Разумовский крепко сжимает её плечо. — Я не могу изменить тебя как личность, но я могу

тебя воспитать. Серьёзно, моя дорогая, ты встретила какую-то сомнительную девчонку, раскрыла ей свою личность и _не сказала мне обэтом_? — он качает головой. — За это тебя действительно нужно наказать.

Еще один почти беззвучный шелест доносится от дверей, и Лера шестым чувством

чувствует приближение Олега. Легкое колебание воздуха — он присаживается перед ней, пальцы пробегаются по ногам от колена и ниже. Расстегивают ремешки на ботинках.

Смотреть ему в лицо Лере стыдно. Он похвалил её (целый один раз), а она так его подвела. Стыд не сопоставим

с виной за чужие смерти, но лучше не делает.

— Олег, помоги ей раздеться и посмотри, есть ли еще повреждения, о которых она забыла, — Разумовский отпускает её плечо, потом поднимается, и без опоры Лера почти заваливается на бок — Олег еле успевает её подхватить и придержать.

За Разумовским закрывается дверь.

— Он сказал, что вы не собираетесь меня убить, — делится зачем-то Лера. — Потому что тренировать нового Чумного слишком затратно.

— Видишь, как сильно он вырос как личность. Раньше бы убил, а уже потом подумал, — Лера снова давится смешком.

Ловкие руки Олега быстро снимают с неё броню по частям, потом тянут за подол термоводолазки, стягивают её через голову (узкий ворот проезжается по шишке, и она снова шипит). Олег немедленно трогает здесь, и вокруг, и давит еще в районе шеи, плечей, ключиц. Лере хочется сказать,

что она не пострадала — Тома была с ней очень нежна и вырубила до того, как вообще появился шанс ввязаться в заварушку. От этого в горле снова встает ком, и когда рядом нет Разумовского, перед которым она привыкла не показывать слабостей, удержаться от слез оказывается сложно.

— Просто шишка, скорее всего, небольшое сотрясение, — негромко говорит Олег. — Приложим лед, и станет лучше.

А как же разбитое сердце и раненная гордость. К ним тоже лед? Этого Лера не спрашивает, только слезы текут сильнее.

— Разумовский сказал, что меня накажут.

— Ну не с сотрясением же, — хмыкает Олег. — Отлежишься пару дней, потом он тобой займется.

— Как... как займется?

— Не узнаешь, пока не начнет. Сюрприз — это часть процесса, — у него слишком веселый тон для человека, который обсуждает, как его ученицу, вероятно, будут пытать.

Это возмутительно, но ещё почему-то успокаивает. Это, и обещание наказания, и рассуждения Разумовского о том, кто хороший и кто плохой, и их равнодушие к жертвам, всё смешивается в одну уютную почти картину. Словно нужно было набить шишки — буквально — чтобы начать это ценить.

— Готова? — Олег берет ее под колени и за плечи, и поднимает с пола рывком. Лера прячется от света в коридоре у него на груди.

{спонтанный фьюче-#мараволк}

@threadreaderapp unroll