Thread by @tenka0o4

— Тогда ты арестован.

— Тогда стреляй.

Рука с пистолетом кажется чудовищно тяжелой. Константин наводит его неуверенно, как никогда раньше; одиннадцать пуль до этого всадил в людей, не бросив лишнего взгляда, а тут как будто вручную рассчитывает траекторию. Куда попадет?

В грудь, в голову, в плечо? Хотелось бы в плечо, но у Юры две руки и два ствола. В грудь надежнее.

Юра смотрит странно, не испуганно. Он так смотрел, когда Костя год назад решил съесть подозрительный беляш с лоточка через дорогу от управления: Гром, ты правда положишь это в рот?

Гром, ты правда выстрелишь?

Он выстрелит? Костя сам не знает. Гудящий голос в голове говорит: в момент, когда он взялся за грязные деньги, он перешел черту между обычным человеком и преступником. В преступников можно стрелять. Нужно стрелять. Нельзя оставлять безнаказанными.

Юра — преступник. Юра на новый год подогнал ему полароид, почти новехонький, в коробочке. Держи, Гром. Да не тебе, не вороти нос. Пацану отдашь, пусть играется. Где взял? Где взял, там больше нету. Бери, говори.

Игорь так любит этот полароид. Зачем-то фотографирует его иногда.

Костя не спрашивал, зачем, не на что разве потратить ценные кадры? Пусть, если ему так нравится. Юре одну карточку принес. Как бы презент. Вместо спасибо. Спасибо Костя говорить не мастак.

Как же болит голова. Юра немного двоится, и пистолетов у него как будто не два, а четыре.

Юре хватит секунды, чтобы выхватить и выстрелить, но он медлит. Костя тоже медлит. Они смотрят друг другу в глаза. Юра не испуган, но Костя знает этот взгляд. Когда Костя направил на него пистолет, он тоже перешел черту: между обычным человеком и палачом. Загнанная в угол крыса

борется за свою жизнь. Юр, ты же не думаешь, что я буду стрелять? Нет, я буду — в преступника — Юра, ты же не преступник? Положи деньги — не надо тянуться к пистолету, я буду стрелять, я буду — Юр, меня дома ждет ребенок. Если я зкарою глаза, сквозь звон в ушах я услышу, как он

меня зовет. Па-а-а-па-а-а...

Па-а-а-па-а-а!

— Ты слышишь? — спрашивает Юра, шевеля губами еле-еле, как будто громкий звук может Костю спугнуть (сейчас может, палец на спусковом крючке и так дрожит) и пуля полетит куда прицелено: в плечо, или все-таки в грудь.

— Что?

Па-а-а-па-а-а!

— Там как будто... ребенок кричит?

Па-а-а-па-а-а — сквозь звон в ушах. Костя мотает головой и от этого движения чуть не падает. Странно: нога прорезана до кости, кровь пропитала всю штанину до ботинка, но здесь совсем не больно. А голова болит. Невыносимо.

— Зубы не заговаривай. Отойди.

— Да я серьезно! — Юра встряхивается, словно выходя из транса, взмахивает рукой (Костя чуть не нажимает — едва успевает себя остановить). — Там, в коридоре! Слышишь? Папу зовет!

— Откуда тут... ребенок...

— А я ебу?!

— Папа! Папа! Папа! Больно!

— Слышишь?!

— Слышу...

Они смотрят — долго смотрят друг другу в глаза. Истошное, дрожащее "па-а-а-па-а-а, бо-о-о-ольно-о-о-о" проносится между ними. Юра двоится, троится, кренится в сторону вместе с полом комнаты; пять или шесть его окровавленных рук раздраженно отталкивают

пачки денег, заставляя их с неприятным липким звуком рассыпаться по грязному, в крови полу.

— Какой к хренам ребенок! Они тут что, жертвоприношения младенцев устраивали?!

— Мой, — еле слышно выдыхает Костя. Ему вдруг очень хочется присесть. Наверное, это плохой температурный

сон, и он на самом деле уснул дома на диване, и не чувствует ногу, потому что отлежал за ночь, и Игорь зовет его с кухни, потому что полоснул ножом по руке, пытаясь нарезать колбасу. Сколько раз Костя говорил не хвататься за острые предметы.

— Твой?!

— Мой...

— Да твою ж мать!

Костя качается, комната делает оборот вокруг своей оси. Опора находится еле-еле, пистолет бессмысленно тычет под ноги, и Юра только того и ждал, он знает, он видит, как его рука дергается, как в судороге, к деньгам, к пистолету, снова к деньгам.

Они сталкиваются плечами в двери.

— Блядь!

— Прости, — почему-то выдыхает Костя.

— Херня. С прошлой перестрелки еще, — Юра морщится, пытаясь устроить больную руку удобнее. Он движется быстрее Кости, даже если ему приходится вести рукой по стене, Костя даже не уверен, что идет, а не прыгает на одной ноге,

подволакивая вторую следом. Больше всего он боится, что Юра сейчас остановится, чтобы его поддержать. Юра должен идти быстрее. Так быстро, как может. Они не слышат крика уже несколько секунд.

— Откуда тут может...

— Я не знаю.

— Кость. Насчет тех бабок.

— Юр.

— Ты пойми, я же — это не у сироты из кармана копейку забрать. Это разворуют с нами и без нас. Почему мы должны...

— Юр. Просто иди.

— Я иду! — он артистично взмахивает рукой. — Блядь, прости, что мне немного тяжело, я тут попал в мясорубку — не знаю, заметил ли ты, тут была...

— Юр, у меня остался последний патрон. Не... провоцируй...

Юра хихикает истерично, его рот разламывает кривая улыбка, одна половина рта выше другой, он выглядит совершенно безумно — да и Костя выглядит не лучше. Его рот тоже болезненно дергается. Про такой смех писал Андреев.

Они поехали, точно поехали, наркотики виноваты, или кровопотеря, или пережитое подкосило остатки и без того шаткой психики, черт знает, но они точно двинулись, Костя может уже сейчас, какими бы они отсюда не вышли, ничего не будет как раньше. Ничего не может быть как раньше, если

ты наставлял пистолет на друга и думал, сможешь ли выстрелить раньше, чем это сделает он.

Но они идут вместе, Юра — немного впереди, Костя — по его окровавленным следам. Сейчас важно только это.

— Стой! Слышишь?

Где-то шумят генераторы и где-то разъезжаются машины и где-то еще

звучат одиночные выстрелы, и через все это слышно другое, инородное: где-то всхлипывают. Громко, надрывно, захлебывающимся плачем младенца, который не может сказать словами, но остро нуждается во взрослом.

Сердце Кости останавливается и потом снова начинает колотиться, так, что

от бешеного стука темнеет в глазах.

— Там! Где-то справа... Гром, не отставай! — Юра ковыляет, ускоряясь, сворачивает за угол, а Костя, наверное, идет следом, но он не чувствует ног совсем и видит только неоново блестящую полоску крови под ногами. Раз шаг, два шаг, три, поворот.

Желтые рукава курточки Игоря тоже неоново поблескивает. *Один* желтый рукав. Второй сильно темнее. Костя смотрит на него тупо, привалившись к стене боком, и пытается понять: Игорёк, ты что, влез в краску? Ну новая же, просил аккуратнее.

Игорёк плачет. Всхлипы перемежаются икотой

и тоненьким щенячьим подвыванием. Это странно слышать — Игорь не плакал несколько лет; иногда у него намокали глаза и он шмыгал носом, всегда сердито делая вид, что ничего такого не было, но никогда так, чтобы Костя мог услышать. Никогда не привлекая к себе внимание.

Игорёк...

— Эй, пацан, — хрипло зовет Юра, опускаясь на корточки. — Пацан. Живой?

Игорёк приоткрывает мокрые глаза — у него такое беспомощное, покрасневшее, кривое лицо сейчас, Костя его с трудом узнает. Игорь мутно смотрит на Юру, потом ему за спину. Они встречается взглядами.

— Пап?...

Костя падает на колени.

Он понимает, что не сможет встать. Возможно, больше никогда. Но это не важно, он может доползти до Игоря на четвереньках, и он ползет и обваливается рядом с ним мешком, ткнувшись в стену плечом. Руки судорожно дергаются сами по себе, он не знает,

за что хвататься, трогает его волосы, щеку, плечо.

— Игорёк. Игорёк... Ты как тут...

— Па-ап... больно... — Игорь снова начинает рыдать. — Папа, больно...

— Гром, тут дыра. Блядь, Кость, его зацепило! Алло! Земля вызывает Константина! — Костя встряхивается, снова пытаясь

вернуться в реальность, и реальность наваливается, оглушая. Не может быть. Кто? Найти. *Уничтожить*. — Дай мне что-то! Нужен жгут!

— Больно...

— Костя!

Руки Юры лезут куда-то, дергают за шлейки на брюках, звякают пряжкой ремня — Костя позволяет. Он тянется к Игорю как может.

Трет пальцами его щеки, размазывая грязь, кровь и слезы.

— Игорёк. Маленький. Ты что...

— Больно... очень... па-ап... — его уже еле слышно, он сипит и выдыхает из носа пузыри соплей, его бедный измученный мальчик. Как? Что он тут делает? На мгновение Константин думает:

если я проклят? Если Анубис реален, и я проклят, и поэтому мой сын сейчас тут, истекает кровью, пока чужие руки пытаются перекрыть кровотечение из огнестрела на его плече?

— Игорёк, всё будет хорошо. Хорошо. Держись.

— Да, пацан. Всё нормально. Это царапина! Царапина,

с таким живут. Папку твоего так знаешь сколько раз...

— Па-ап, — скулит Игорь еле слышно. — Хочу домой...

— Сейчас пойдем домой, — хрипит Костя. — Сейчас. Иди ко мне, — он безуспешно пытается его поднять, потом просто обнять, но руки тоже плохо слушаются. Юра решительно

встряхивает его — коридор снова делает оборот вокруг свой оси, возвращается звон в ушах, в горле встает желчь, но не от злости. Просто тянет блевать.

— Ему нужна скорая...

— Едет скорая! Едет. Наверное. Если спецназ... то и скорая... Костя, блядь! Ты-то не отключайся!

Двух мне только не хватало!

— Пап...

— Всё хорошо, Игорёк. Папа с тобой. Папа ря...

Выстрел оглушает его и заставляет Игоря завизжать в голос, перебирая ногамие, как щенок, которому снится погоня. Костя дергается и забывает, как дышать — только смотрит на Юру круглыми глазами.

Юра — над их головами — на провал в темноту, откуда они пришли. По полу растекается еще одна лужа крови. Торчит неестественно выгнутая нога. Игорь визжит все еще, но глухо, еле слышно.

— Одна и две десятые, — хрипит Юра. — Самая быстрая рука в участке. Ни одна падла не пройдет.

— Он, наверное, пытался сбежать до спецназа.

— Наверное. Ты готов был рисковать? — Костя качает головой, и Юра согласно крякает и хлопает его по плечу. — С ребенка-то слезь, раздавишь.

Он замечает — только в этот момент — что навалился на Игоря всем телом, неудобно вжимая

его мокрое лицо себе в подмышку. Когда отпускает, визг становится громче. Потом сменяется рыданиями. Костя неловко целует мокрое лицо, дрожащие ресницы, и этого хватает, чтобы на мгновение Игорь замолчал, выдохнул и посмотрел на него снизу вверх трезвым, удивленным взглядом.

— Пап?

— Еще пять минут, и нас заберет скорая. Часы у тебя? — Игорь сглатывает и пытается кивнуть. — Можешь засечь? Для меня.

Игорь кивает, трет кулаком мокрый нос и смотрит на часы — Костя бы не смог разглядеть стрелки, даже если бы очень постарался. Он даже Игоря видит

с трудом. Края размываются, как будто он нарисован прозрачной акварелью.

— В-вот... девять с-сорок... одна...

— Молодец. Молодец. Говори мне каждые тридцать секунд, ладно?

— Х-хорошо... пап! Папа, папа, тут Игнат, папа, тут Игнат, я его бросил... он там, пап, а я пошел

тебя искать, он где-то там... папа! Его могли убить!

— Тихо! Тихо, следи за временем, слышишь? Следи за временем, Юра поищет твоего Игната, а ты смотри на часы...

— Юра поищет?! — Юра дышит с тяжелым придыханием, как будто не сидит рядом с ними последние пять минут,

а бежит марафон на месте. — Блядь, Костя, ты...

— Юра.

— Костя, — Юра грозит пальцем, потом смеется, хрипло и немного безумно, потом трет глаза, выдыхает, даже, кажется, всхлипывает. Игорь шмыгает носом.

— Осталось... ч-четыре минуты и тридцать секунд... пап, а руку отрежут?

— Ничего не отрежут, Игорёшь. Заштопают и будешь всем хвастаться, какой у тебя шрам от огнестрела. Девчонки... любят шрамы...

Краем глаза Костя видит, как Юра поднимается, буквально вползает вверх по стене, и ковыляет по коридору до поворота. Спотыкается об теплое еще тело,

по-клоунски кланяется ему, извиняясь, и скрывается — идет, идет куда-то, Костя может только надеяться, что действительно искать Игната, а не обратно к забытой куче денег.

— Четыре минуты, пап...

— Молодец, — кивает Костя, стараясь не закрывать глаза, хотя когда в них так темно,

трудно понять, держишь ты их открытыми или закрытыми. В ушах звенит; сквозь звон чудится, что он слышит завывание сирен вдалеке и как будто громкую ругань Феди, гулко отражающуюся от бетонных стен и металлических перекрытий.

{#мгтд, #гтд, Юря, Костя, Игорь, что-то типа фиксит}

@threadreaderapp unroll