Лера уверена, что апогей абсурда в её жизни заканчивается на том моменте, когда она оказывается в постели с самым эгоцентричным мудаком из всех, кого знает. Потому что Сергея Разумовского не назвать никак иначе; его кровать, предсказуемо, заправлена чёртовым шёлковым
постельным бельём; а одежду с Леры он снимает так ловко и аккуратно, что сама Макарова даже не успевает опомниться.
На ней остаётся только чёрное кружево белья, в то время как на Сергее ещё даже рубашка не до конца расстёгнута, и это кажется каким-то несправедливым.
Кухню заливает солнечным светом из огромных панорамных окон. На кухне пахнет свежим кофе и немного сливочным маслом, а ещё много — уютом и домом.
Серёжа идёт почти что наощупь, потому что смотреть по сторонам больно, и голова тяжёлая.
Он шлёпает по полу босыми ногами, обходит барную стойку и прижимается щекой к обнажённой Олеговой спине. Приваливается и обнимает обеими руками.
— Доброе утро, — Волков улыбается тепло и ласково, кладёт свою ладонь поверх Серёжиной и сжимает в ответ. Я тебя тоже.
Серёжа любит, когда красиво. Когда на шёлковых простынях, с приглушённым светом, в кожаных наручниках к спинке кровати, с жарким шёпотом, от которого перед глазами калейдоскоп и горячей волной от поясницы в пересохшее горло.
И можно бы было исполнить его пунктики на эстетику, только Олегу в кои-то веки насрать.
Олег считает, что в этом - никакого воспитательного процесса, и поэтому хрен тебе, а не эстетика, штаны снимай. Холодным приказом, которому у Серёжи язык не поворачивается сопротивляться.
Серёжа думает, что сильно переоценил свои силы, когда сказал, что вернётся около восьми часов.
С и л ь н о.
Потому что, как ему кажется, он бы уже успел доехать до Строгановского дворца по неизменным питерским пробкам,
с глубокой вдумчивостью рассмотреть все экспонаты выставки по нескольку раз и даже вернуться обратно по тем же пробкам.
Потому что он бродит по рядам ближайшей к их дому Пятёрочки уже, наверное, целую вечность, но наскоро составленный список покупок не сказать, что сильно-то
В больнице темно. Свет на ночь выключают только в палатах-камерах, в коридорах он обычно холодно-белый и яркий до рези в глазах. Серёжа молится всем известным ему богам и шарит отмычкой в замке, пока не слышится тихий щелчок.
Руки ледяные и дрожат как у эпилептика, сердце в груди колотится на нереальных скоростях.
Щекой к обитой синтепоном стене, пытаясь уловить чужие шаги, каждый шорох в коридоре. Кажется, ничего. Неужели удача на его стороне?
— Ты уверен, что хочешь со мной? — Олег прислоняется к дверному косяку, наблюдая, как Серёжа достаёт с верхней полки умопомрачительного фиолетового цвета толстовку, на фоне которой его волосы ещё более рыжие, хотя казалось бы, куда ещё?!
— Уверен, — Разумовский уже выглядывает из горловины. — Мне как раз нужно было что-то из такой бытовой мелочи, но я не помню, что именно. А так может увижу вспомню.
Именно этого Олег боится. Потому что именно так начинается Каждая их поездка в Икею,
- Игорь? - Олег с нескрываемым удивлением выгибает бровь. У него самого традиционная порция задымления лёгких после пробуждения, и запах готовящейся еды с кухни заставляет его сначала застыть в полу шаге, осознать ситуацию и промчаться на кухню.
Игорь на Олеговой кухне выглядит вполне органично, ему идёт тёмный фартук на кожаных лямках, и стопка золотистых блинов рядом с ним тоже не выглядит восьмым чудом света.
- Утра, - Гром деловито наливает в сковороду свежую порцию теста. - Да я проснулся, думаю, чего время терять.
Серёжа не умеет в готовку. Его руками кухня превращается в пепелище, а даже самые простые рецепты становятся похожи на попытки призвать Сатану.
Но Серёжа очень любит романтику. Серёжа старается компенсировать атмосферой — расставляет свечи,
разливает вино в красивые бокалы, застилает постель любимым шёлковым бельём. Его гения хватает на брускеты с грушей и крамбером, и это единственное, что он умудряется приготовить, не перевернув вверх дном всю кухню. Серёжа старается, потому что такие моменты
Медовый месяц в мечтах Разумовского выглядел совершенно не так. Он был более утончённым, чуть менее современным, сплошь наполненным романтикой Европы, по которой он мечтал покататься после заключения брака где-нибудь в любвеобильном Амстердаме.
Америка встречает их распахнутыми дверями, и от ощущения новой, по-настоящему Новой жизни, кружится голова.
Они снимают пентхауз в самом роскошном отеле Нью-Йорка, пьют шампанское прямо из бутылок и бесконечно складывают вместе руки, на которых теперь сияют обручальные кольца.
Серёжа красивый. Очень красивый. Даже после психушки, тюрьмы и заточения в подвале, исхудавший и только-только набирающий условно здоровый вес — всё равно очень красивый.
Олег останавливается в дверном проёме и прислоняется к нему плечом. Не пытается спрятаться или наблюдать как-то более незаметно, потому что они обсуждали этот вопрос, и Разумовский не то, чтобы сильно против. Он в такие моменты вообще по сторонам не смотрит, только куда-то в себя
— Валер? — Олег открывает дверь, удивлённо вскидывает бровь. — Что-то случилось? Ты же на сессию отгул взяла?
— Впустишь? — Лера проходит в дом, кидает на полку в прихожей свою сумку и сбрасывает обувь.
— Мне каким-то образом выставили все автоматы за семестр, — она улыбается как-то немного растеряно, но вместе с тем, вполне довольно. — Не хочу терять время зря.
— Иди в зал, я сейчас подойду.
Олег качает головой с едва заметным неодобрением, но своё мнение оставляет при себе.
— А что это за птица с вами на фотографиях? — находиться в доме своего «обожаемого» начальства Лере становится уже почти привычно. После тренировок Олег предлагает ей остаться на ужин, и одного единственного раза,
когда он превращает во что-то нереальное даже простые бутерброды, Макаровой хватает, чтобы её недовольство поумерило пыл. Олег — не Сергей. Он спокойный, не сыплет остротами и вообще кажется Лере вполне даже адекватным. Ей всё ещё интересно, как они с Разумовским вообще спелись.
Серёжа переворачивается на спину и закрывает лицо ладонями, несильно бьётся затылком по подушке. Он ворочается уже около трёх часов, веки тяжёлые, во всём теле безумная усталость, но сон никак не идёт.
Он ворочается с боку на бок, перекладывает подушку, раскрывается, укрывается, сворачивается креветкой и снова выпрямляется, раскидывает руки, подгибает ноги, и всё это в сотне возможных комбинаций, ни одна из которых, впрочем, так и не помогает ему уснуть.
Разумовский приходит к этому открытию случайно. Он просто случайно становится свидетелем того, как Олег подаёт Лере куртку, провожая после тренировки до входной двери, и внутри у него что-то сдавливает с такой силой, что в глазах чернеет.
Он не спешит делать выводы, он наблюдает, присматривается и придумывает миллион объяснений, нелепых и нелогичных; он не признаётся даже самому себе, что открещивается от правды, отмахивается всеми возможными способами, потому что п-р-а-в-д-а собьёт его с ног одним махом.
— Спасибо, — Сержа робко отодвигает пустую тарелку, обнимает озябшими ладонями кружку с горячим чаем. Смотрит исподлобья, пытаясь поймать очертания родного лица, только взгляд раз за разом опускается в стол.
— Пожалуйста, — Олег на него не смотрит. Забирает тарелку, тут же моет, вытирает руки о полотенце и выходит из кухни. Не заминается в дверном проёме, не оглядывается. Разумовский провожает его тоскливым взглядом в спину и, едва не уронив кружку на пол, закрывает лицо ладонями.
Песок под ногами горячий, ещё хранящий в себе жар полуденного солнца. Олег с удовольствием зарывается в его пальцами ног, Серёжа наслаждается набегающим на берег тёплыми волнами Мексиканского залива. У него волосы завиваются от морского воздуха,
на губах счастливая улыбка, щёки и нос зацелованы веснушками, такими яркими, каких никогда не было в родном Петербурге.
— Олеж, иди сюда, вода как молоко, — голос у него звонкий, смех чистый, а глаза светятся ярче звёзд. Разве можно ему отказать?
— Ты скоро? — чёрная тень мелькает на периферии. Стук каблуков эхом разносится по комнате, заставляя отвлечься от планшета. Разумовский поднимает голову, Птиц проходит к его столу и садится на край, вальяжно закидывает ногу на ногу.
— Тебе не жарко так дома ходить? — Серёжа задает вопрос скорее по привычке, нежели из реального любопытства. Кому как не ему знать, что братец из своих обожаемых кожаных штанов не вылезет даже под страхом смерти. — Сам спать не собираешься?
Когда Игорь застаёт сию картину в первый раз, ему кажется, что он просто ещё не проснулся. Потому что выглядит это... ну самую малость необычно. Ладно, к чёрту, не малость! Вообще! Абсолютно!
В их просторной кухне, залитой солнечным светом из огромных окон, играет какая-то корейская (или японская?) попса, а Серёжа стоит на стуле и намывает тряпкой стеклянную дверцу шкафа, качая головой и постукивая ступней в такт незамысловатому мотиву.
— Сиди спокойно, — голос у Олега строгий, сам он совершенно спокоен, а каждое движение отточено едва ли не до автоматизма.
— Шшш! — Серёжа шипит, губы кусает и инстинктивно дёргается, потому что любое прикосновение отдаётся жгучей болью.
У него разорваны брюки и кожа стёсана по колену и половине голени, а ещё на обеих ладошках. Кровь стекает алыми ручьями поверх дорожной пыли-грязи, которую он успел собрать во время падения, и Разумовский честно не знает, за что хвататься первым.
У Олега за окном жаркая сирийская пустыня, горячие пески и палящее солнце. Но под рёбрами серый Петербург, с вечными дождями и холодным ветром Финского залива. Рядом с ним — белые одежды, арабский говор, чай и финики.
А где-то вдалеке, за окном, за самым горизонтом, в холодном Петербурге — Серёжа, уютный и тёплый. Серёжа, которого надо кутать в плед, чтобы не мёрз, кормить, чтобы не засорял желудок сплошными чипсами и газировкой, которого надо любить, чтобы было, зачем жить в этом мире.
May 23, 2021 • 4 tweets • 1 min read
Снова пересматриваю фотографии и снова хочу плакать... Когда это закончится?