когда олег заходит в квартиру, горящий свет он видит только на кухне.
серьёзно, если серый опять сидит за компом и запивает шоколад энергетиком, волков обещает себе скрутить его и насильно утащить в кровать.
только вот не приходится - олег застаёт его сидящим за столом, в светлых шерстяных чулках, любимом фиолетовом свитере и с чашкой чая. сидит, как птичка на жёрдочке, подтянув ноги под себя на стуле и грея ладони о горячую кружку.
в груди от этого зрелища что-то приятно щемит.
— сегодня какой-то праздник?
олег тихо подходит к своему рыжему чуду со спины, а тот ставит кружку на стол и откидывает голову на спинку стула с расслабленной улыбкой, чувствуя крепкие ладони на плечах и короткий, нежный поцелуй в губы.
— просто решил порадовать тебя, волче.
серёженька щурится довольно, когда волков поглаживает его по плечам, и тут же ойкает, когда его поднимают со стула и несут в спальню.
— и даже кофе сегодня не пил? и съел то, что я тебе на обед оставил? — с ласковым скептицизмом спрашивает олег, и разумовский фыркает.
— и кофе не пил, — прижавшись к тёплой груди, бормочет рыжий лис, — и суп съел.
он уже такой сонный, такой нежный в этих тёплых чулочках - люби да и только. этим волков и собирается заняться.
доносит до пока что холодной постели, раздевается до белья сам, и садится перед ним
на колени, обхватывая ладонями ступни, ощущающиеся холодными даже через плотную ткань. хочется снять чулки, прижаться губами к коже, но - нет, его мальчик слишком мерзлявый. поэтому олег опускается поцелуями, наверняка почти не чувствующимися через ткань, по бедру.
но глаз от чистого голубого взгляда не отрывает. расслабленный, серёженька почти урчать готов, словно кот, от этой ласки, обхватывает пальцами сильные плечи, когда губы доходят до полоски голой кожи на бедре.
сегодня не хочется секса, хочется любить.
и волче любит - отодвигает резинку чулка, мягко касается губами красноватой от резинки кожи, довольно выдыхая, когда в волосы зарываются прохладные тонкие пальчики и массируют голову.
почти как пёс, трётся, подставляется, но выцеловывает тонкую бледную кожу,
чтобы после подтянуться ближе к изголовью и улечься рядом.
сонный рыжий котёночек по имени серёженька утыкается волкову в шею, трётся носом и шепчет что-то о том, какой у него «волче прекрасный, заботливый и вообще самый замечательный», а олег понять не может,
как ему досталось такое счастье. да, травмированное, да, слегка неуравновешенное, но самое любимое.
он укрывается вместе с разумовским тёплым одеялом, чувствуя, как всё тело оплетают конечности любимого, и кладёт ладонь на голую кожу между чулком и бедром, закрыв глаза.
тепло.
@mirtogohooome амбассадор нежности
женщина хочет комфорта - она комфортит сероволков
обнимите своих любимок. всем спокойной ночи!
• • •
Missing some Tweet in this thread? You can try to
force a refresh
серёжа кидает взгляд на окровавленный костюм, закинутый в стиралку, и вздыхает. чёртовы сектанты.
из зеркала на него смотрит уставший тридцатитрёхлетний мужчина с синяками под глазами.
они с олегом видели друг друга во всех кондициях и состояниях, но таким являться всё-таки не хочется. волосы мокрые и всклокоченные, от лица только отмыта кровь.
олег. блять, олег! перевязка!
разумовский спешно натягивает домашние спортивки на голое тело и выходит из ванной.
в спальне горит только ночник, а олег под одеялом. на тумбе - начатая бутылка виски. рядом лежат грязные бинты и упаковка чистых.
сам сходил в аптеку и перевязался?..
серёжа поджимает губы, подходя ближе, и ложится рядом, подлезая под одеяло.
по лицу олиного одноклассника прилетает подаренным букетом желтых тюльпанов(наверняка сорванных на у ближайшего падика) и серафима звонко смеётся.
рука у оли тяжёлая, всем, кто подкатывает, даже романтично и не напрямую - стоит опасаться.
— я неясно выразилась, когда сказала, что мне девки нравятся? нахуй пошёл! — рычит волкова, отбрасывая букет и разворачиваясь к серафиме, и тут ей в спину прилетает:
— да у тебя просто не ебали нормально!
«о, сейчас будет что-то» - думает серафима, а сама видит,
как глаза подруги чуть ли не кровью от ярости наливаются.
кулак девушки летит мудаку в его уродское лицо.
***
— волч, ты конечно правильно сделала, но… — разумовская грустно опускает глаза, баюкая в своих тонких ладонях чужие, широкие и с разбитыми в кровь костяшками. оля
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Всё будет так. Исхода нет.
олег выходит из аптеки, уже на обледеневших ступеньках чуть не поскользнувшись, а когда хватается за перила - руку сводит болью.
да, кто бы знал, что бинты кончатся именно когда серёжа резко умотает в свою галерею и не вернётся ни через два, ни через три, ни через даже четыре часа.
глубокий вдох морозным воздухом обжигает лёгкие. волков жмурится от жёлтого света фонаря. ещё немножко вот так и можно домой
идти. нет, ему не обидно, что серёжа проигнорировал его состояние в угоду своим прихотям(снова), и что не послушал его(снова)…
…ну разве что немного.
«и шрам под курткой не болит, и оба глаза нормально видят, и не стрелял в тебя никто, да, волков?» - спрашивает он себя.
у олега руки почти в два раза больше серёжиных - загорелые, увитые выпуклыми венами и невозможно сильные.
каждый раз когда сжимают - оставляют сладко саднящие синяки и царапины от острых волчьих когтей.
серёжа под этими руками плавится и изгибается в спине и умоляюще смотрит через плечо - ну же, волче, вставь, так хочу тебя внутри…
но волков сжимает в ладони бедро и вылизывает кожу, кусая совсем близко к нетерпеливо сжимающейся, растянутой вокруг трёх пальцев дырке.
— пожалуйста, волчонок, ну же…
по комнате разносится тихий рык, олег вытаскивает пальцы и вновь льёт смазку, щекотно стекающую по спине и между бёдер. разумовский сжимает в кулаках простынь, почти рвёт и скулит нетерпеливо, прогибаясь так, что кажется, будто ещё чуть-чуть и