Thread by @tenka0o4

У Серёжи, когда он вот-вот заплачет, голос ломкий всегда, как первый весенний лед. Не обманывается никто, в первую очередь сам Серёжа, но он всё равно старается, потому что зареветь, даже сейчас, когда рядом уже никого, будет всё равно что расписаться в чужой победе.

— Знаешь, мне не обидно, — повторяет он в третий раз за последние пять минут. — Нет ничего обидного в том, чтобы быть геем.

Олег не перебивает. Молча давит на рычаг, чтобы из колонки продолжала течь струйка ледяной воды. Серёжа трет куском хозяйственного мыла розовую рубашку.

На рубашке пятна: землистые, травяные и еще какие-то неприятные, потому что сверху его полили чем-то остро пахнущим. Кажется, бензин, или какое-то машинное масло, потому что запах немного напоминает старый гараж. И отстирывается очень плохо. В детдоме такое сразу выкинут.

— Меня просто злит, — и Серёже нравится, как это звучит, потому что злость это что-то правильное, серьёзное и мужественное, а обида — это по-девчачьи, хотя, конечно, нет ничего плохого в девчачьем, если ты не такой ограниченный, как тупые серёжины одноклассники; — Меня злит,

что какие-то полудурки мыслят такими стереотипами, понимаешь? Как будто если я надел розовую рубашку, мне сразу начнут нравиться парни. Или как будто мне начнут нравиться парни, потому что я отращиваю волосы. Или как будто парни мне будут нравиться, потому что я не люблю футбол.

Вот и всё. Серёже не обидно, Серёжу просто злит человеческая тупость. И испорченная розовая рубашка. Она такая среди пожертвований детдому была одна, и Серёжа чудом успел выхватить её из коробки, пока её не отправили на свалку как неформат. А что, ему не может нравиться розовый,

если он не гей? А Серёжа не гей. Что бы ему ни кричали в спину в школе всякие уроды.

— Я могу хоть платье надеть, это не сделает меня геем, понимаешь? — обращается он требовательно к Олегу.

— Понимаю, — говорит Олег. — У тебя пальцы уже красные. Давай махнемся.

Пальцы правда замерзли. Серёжа наваливается на рычаг грудью, а пальцы прячет в карманы, и чуть не хнычет, когда они начинают отогреваться. Олег занимает его позицию перед бьющей из крана струей, ожесточенно трет ткань куском мыла.

— Например, древние спартанцы были воинами.

Помнишь же? История древнего мира, пятый класс. Страшная сила. Бородатые, вонючие мужики. И сколько среди них было геев? Аж до наших времен дошло.

— Справедливости ради, — встревает Олег, — спартанцы носили юбки.

— Ты про шотландцев?

— Нет, я про эти кожаные штуки у доспехов.

Серёжа раздраженно морщит нос.

— Это были не юбки, Олег.

— Знаю. Я просто пошутил.

— Тупая шуточка. Не лучше, чем у тех идиотов.

— Ну ладно, прости.

Серёжа прощает, конечно. Потому что ему не обидно и шуточки про юбки его никак не задевают. Хотя бы потому что он не гей.

Серёжа совершенно нормальный, просто все эти издевки с самого детства, фу, длинные волосы, как у педика, лол, смотрите, фиолетовый свитер, как у педика, ууу, смотрите, заревел, точно педик — они ему поперек горла.

— Мылом мы тут не отмоем. Завтра попрошу у трудовика что-нибудь.

Олег разгибается, выжимает накрепко мокрую рубашку. От колонки они идут на детскую площадку, вешают рубашку сушиться на турник, а сами растягиваются на жухлой траве. Олег ложится, закинув руки за голову, Серёжа рядом сидит, ковыряется палкой в земле.

— Просто злюсь, и всё.

Почему я не могу надеть розовое без того, чтобы меня обозвали? Почему люди определяют ориентацию по длине волос?

Олег пожимает плечами.

— Потому что люди идиоты.

Серёжа вздыхает. Он сторонник романтических идеалов эпохи возрождения и считает, что люди прекрасны. Но в теории.

А на практике каждый отдельный человек это мерзкая, тупая, ограниченная личность, которая плюет в лицо тому, кто собирается облагодетельствовать этот мир как минимум парой гениальных изобретений. Пошли они все в жопу. Вот не будет делать мир лучше, посмотрим, как они запоют.

— А тебе было бы не так обидно, если бы ты был геем и тебя все равно называли геем?

Олег переворачивается на бок, подкладывает под голову локоть и смотрит на Серёжу. Серёжа передергивает плечами.

— Не знаю. Наверное. Тогда это хотя бы была правда. А сейчас просто дразнятся.

Серёжа вдруг подозрительно щурится на Олега, и внутри становится неприятно и холодно.

— А что? Ты же не думаешь, что я гей? Ну, как эти троглодиты, только потому что я так одеваюсь и принимаю душ чаще раза в месяц?

Олег молчит недолго (но все равно слишком долго, на взгляд

Серёжи), потом переворачивается обратно на спину.

— Да нет. Просто ты так об этом говоришь, как будто это самое обидное, что тебе кричали. А тебя еще называют девчонкой, шизиком, сироткой, шлюхой...

— Чего?!

— Кто-то пустил слух, что ты трахался с математиком. Нищебродом,

павлином, ублюдком, жертвой аборта, нюней, плаксой...

— Хватит, — Серёжа раздраженно вспыхивает. Олег пожимает плечами.

— Ну вот. А ты так злишься только на гея.

— Ну потому что, — Серёжа вспыхивает сильнее. — Это другое.

— Почему?

— Потому что. Заебало меня, понял?

— Да понял, понял, не ругайся.

Серёжа утыкается лбом в колени, ожесточенно втыкает палку в землю, вынимая целые комья, вместе с травой и мелким мусором. И так злит, и тут ещё Олег с тупыми вопросами. Как будто не понятно, почему человеку может быть неприятно, когда про него

сочиняют всякое. Всё-таки иногда Олег чудовищно нечуткий, по нему сразу видно личность без тяги к прекрасному. Хотя он всё ещё в разы лучше, чем эти уебки из десятого А. Самый лучший в мире Олег, хоть иногда и тактичный, как армейский сапог сорок пятого размера.

— Думаю, я гей.

Серёжа застывает с занесенной над комком грязи палкой.

— Что?

— Думаю, я гей, — повторяет Олег. Он все еще лежит в той же позе, только под головой один локоть, а вторым он закрыл от солнца глаза, оно хоть и по-весеннему жидкое и почти не греет, но светит ярко.

— Это шутка такая?

— Нет.

Серёжа опускает палку. У Серёжи внутри что-то непонятное скребется и перекручивается, не вдохнуть толком. Только и бьется в такт пульсу: да ну, да не может быть.

— С чего это тебе в голову взбрело?

— Ну, мне нравятся парни. С того и взбрело.

— Тебе не нравятся парни, — немедленно возражает Серёжа и тут же прикусывает язык. — В смысле, ты такого раньше не говорил!

— А теперь сказал.

Серёже хочется закричать. Серёже хочется сказать: ты ударился головой, или тебе напекло. Такие вещи вот так внезапно не всплывают.

Ты бы раньше сказал. Я бы раньше заметил. Олег, ну ты посмотри на себя, ты весь в черной коже и с щетиной, ты выглядишь как антипод гея, ты выглядишь как тот, кто таких, как я — кто похож на геев, а я и не отрицаю, — должен бить ногами за школой. Это же бред, так не бывает.

Серёжу почти потряхивает, а Олег хоть бы хны, лежит спокойный. Может, всё-таки шутка? Чувство юмора у Олега дурацкое, не лучше, чем у других пацанов в классе. Точно, шутка. Сейчас Серёжа что-нибудь скажет, а Олег в ответ такой: ха-ха, повелся, ну ты и лошара, Серый.

От этой мысли тоже почему-то страшно обидно. Серёже вообще: страшно и обидно. И непонятно. И снова накатывает злость, потому что зачем Олег делает это с ним и заставляет думать всякое, как будто ему своих проблем мало?

— Угу. Замечательно.

— Не слишком-то замечательно.

Ещё и звучит недовольно. Прекрасно. Серёжа выдыхает через нос, заставляет себя разжать пальцы, а то палка того и гляди треснет.

— Ты серьёзно? Потому что если ты всё-таки так пошутил, я с тобой разговаривать до конца четверти не буду.

— У тебя странные представления о шутках.

Серёжа бы припомнил Олегу пару его шуточек, которые были и постраннее, но сдерживается и только сопит. Олег тоже сопит. В небе чирикают птички. Есть ли геи среди птичек? В учебнике по биологии об этом не написано, а энциклопедии про птиц Серёжа не изучал, повода не было.

— То есть, тебе нравятся парни.

— Ага. Дошло. Рад за тебя.

— Иди ты. Давно?

— Ну, так, — Олег невнятно двигает плечами, не убирая руку с лица. — С начала десятого класса точно.

— По идее, ты должен был заметить раньше.

— А ты у нас эксперт?

— Я вообще-то книжки читал, Олег.

— Да, точно. Это я читал букварь и синенькую.

— Олег, я не об этом, и ты это знаешь, — вспыхивает Серёжа. — Не дуйся, я пытаюсь разобраться. Тебе нравятся парни вообще или кто-то конкретный?

— А что?

— Ну, знаешь, у тебя сейчас такой возраст, когда стоит на кафель в душевой.

— В смысле?

— Я к тому что может ты никакой не гей, просто... перепутал здоровый юношеский стояк и влечение. Так бывает, — Серёжа нравится эта мысль, прям от сердца отлегает. Никакой Олег не гей, и это значит... что? Мысль прокручивается вхолостую.

— Нравится, — говорит Олег.

— Что?

— Всё нравится. И просто парни. И кто-то конкретный.

Мысль докручивается и бьет Серёжу, как аптечная резинка, оттянутая злодейской рукой. Аж вздрагивает.

— Кто?

— Какая разница? Я тебе уже сказал всё что хотел и не хотел. Или тебе перечислить всё, на что я дрочу?

Птички вдруг отходят на второй план.

— Олег.

Молчит.

— Олеж. Ты чего? Обиделся?

Молчит, но, кажется, ещё молчаливее. Серёжа пересаживается ближе, осторожно кладет ладонь на плечо. Стряхивает. Тогда кладет на голову, на мягкие растрепанные волосы. Короткие, не то что у Серёжи.

Нормальная пацанская стрижка, в начале года вообще была под машинку, а сейчас отросла.

— Олеж, не обижайся.

— Я не обиделся.

— Олеж, прости. Ну прости, пожалуйста, а? Я просто... ты просто... ну, вот так... я не ожидал. Но если ты говоришь, что гей, то я тебе верю, конечно.

Молчит, посапывая. Потом снова дергает плечом.

— Да ладно. Я бы тоже охуел. Проехали.

— Ага, — Серёжа с облегчением выдыхает. Тянет немного Олега за волосы, и он неохотно убирает руку с лица, поднимается на локтях и садится рядом, плечом к плечу. Трет глаза основаниями ладоней.

— Не будешь сердиться, Олеж?

— Не буду.

Ворчливо. Но это ничего, Олег отходчивый.

— Всё хорошо? — уточняет Серёжа на всякий случай. Олег мычит что-то, вроде бы согласное, зарывается пальцами в сырую землю, мнет комья подушечками.

— Так ты... не против?

— Не против чего?

Серёжа сначала моргает, потом вдруг снова наваливается осознание, тяжелое, как груда кирпичей, и он быстро впивается Олегу в плечи, прижимает к себе как может крепко, почти залезает сверху.

— Олеж, ты что, ты дурак, конечно, нет, конечно, какое против, как я могу быть против?

— Ну, не знаю, — бормочет Олег глухо, утыкаясь лицом ему в грудь. — Ты всегда так злишься, когда дразнятся...

— Ну так то дразнятся. Олег, это же к тебе отношения не имеет, я бы никогда, конечно, ты мой лучший друг!

— Правда? — Серёжа в этот момент готов разрыдаться, потому что

такого растерянного голоса он у Олега не слышал никогда, а он знает его с десяти лет, помнит вот таким крошечным и несчастным в его первые дни в детдоме.

— Конечно, правда.

— Хорошо...

Они сидят так еще немного. Весеннее солнце, хоть и слабенькое, всё-таки начинает припекать.

Рубашка, наверное, подсохла уже, можно спрятать в рюкзак и возвращаться в детдом, и так влетит, что после школы загуляли.

— Думаю, это даже полезно, что я похож на гея, а ты нет, — рассуждает Серёжа. — Вот и пусть меня дразнят, идиоты. Мне-то что? А про тебя и не догадаются.

— Ага.

— Но ты точно уверен, Олег? Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы подумать, что ты гей, а потом понять, что ты просто запутался.

— А ты точно уверен, что натурал, Серёж?

У Серёжи снова что-то тревожно поджимается внутри, и хочется ответить Олегу едко, что он-то

нормальный, не надо всех мерять по себе. За это немедленно становится стыдно, как холодной водой окатило.

— Уверен, Олеж.

— Ну вот и я тогда уверен, — он шмыгает носом, на этот раз отчетливо, и встает, принимаясь отряхивать от земли задницу джинс. — Пойдем, на батарее досушим.