Лера уверена, что апогей абсурда в её жизни заканчивается на том моменте, когда она оказывается в постели с самым эгоцентричным мудаком из всех, кого знает. Потому что Сергея Разумовского не назвать никак иначе; его кровать, предсказуемо, заправлена чёртовым шёлковым
постельным бельём; а одежду с Леры он снимает так ловко и аккуратно, что сама Макарова даже не успевает опомниться.
На ней остаётся только чёрное кружево белья, в то время как на Сергее ещё даже рубашка не до конца расстёгнута, и это кажется каким-то несправедливым.
Секс с Разумовским — это вообще как-то не про справедливость.
У Леры рвутся шаблоны, потому что ни один мужчина в её жизни ещё не был настолько увлечён Её удовольствием, а ещё Разумовскому словно вообще нет дела до того, чтобы поскорее оказаться внутри неё;
он не оставляет без внимания ни один участок её тела, и у Леры даже не получается делать хоть что-то в ответ — у неё получается стонать и хвататься за крепкие плечи, а Сергею этого словно бы более, чем достаточно. У него ладони узкие, сильные, прохладные,
Лера выгибается под их прикосновениями; они такие правильные, и словно посылают электрические импульсы глубоко под кожу, заставляя её вздрагивать.
Лера забывает как дышать, когда Разумовский усаживается между её ног, опускает голову к плечу и смотрит в глаза так томно
и так обольстительно, что у Леры пересыхает в горле. Она словно зачарованная наблюдает, как Сергей кладёт её ногу на своё плечо; как целует колено; как ведёт кончиками пальцев по бедру; и жар обдаёт всё тело, выступает испариной на лбу, скатывается каплей пота по виску.
— Ма-харошая, — Разумовский наблюдает безотрывно, тянет-мурлыкает; и от его медленных поцелуев Лера дышит часто и сухо.
— Мхм! — она давится воздухом и сжимает в пальцах простыню, выгибается от постели дугой, когда горячее дыхание опаляет её нежное и горячее;
всхлипывает, когда чувствует медленный влажный мазок; и хочется инстинктивно сжать колени, но это становится первой преградой.
Лера не подозревает, что в тонких на вид руках столько силы — Разумовский одним движением раскрывает её, прижимает бёдра к постели крепко,
и какой-то задней мыслью она благодарна — иначе бы бесконтрольно металась по всей кровати, потому что каждое прикосновение его языка мягкое, скользкое, обжигающе-нежное, но достаточное настойчивое, чтобы медленно и верно подтащить её к черте.
— Нгх! — Лера жмурится и вдыхает глубоко и резко.
— Здесь? — голос у Разумовского бархатный, а пальцы тонкие и давят одурительно верно, Лера сквозь пробивающую всё тело дрожь кивает головой. Она чувствует себя раскалённой на медленном огне, лежащей на тлеющих углях,
— ...или всё таки здесь? — он немного поворачивает запястье, мягко надавливает, и у Леры из глаз брызгают слёзы, всё тело сводит спазмом. Она закрывает ладонями лицо, потому что боже! — ей так хорошо, так хорошо...
Лера не верит, что так бывает. Разумовский вроде и ничего особенно мудрёного не сделал, но она чувствует себя так нелепо и глупо, что хочется спрятаться от всего мира.
— Ма харошая, — Сергей обнимает её за плечи и мягко поворачивает набок,
позволяет уткнуться лицом в свою грудь и расплакаться от переизбытка чувств. Он гладит её по голове и целует в висок, гладит по спине. Леру совсем размазывает, Лера в смятении, Лера не понимает, что только что произошло.
У Леры рвётся очередной шаблон, потому что Разумовский укрывает её одеялом и приносит воды, и даже не смотря на красноречиво топорщащуюся ширинку, он не даёт ни одного намёка на то, что Лера должна бы подумать о нём.
Лера действительно настолько хреново разбирается в людях?
У Леры было несколько мужчин, было несколько отношений, но ни в одних к ней не относились с таким трепетом и таким вниманием.
Всех мало заботила прелюдия, мало заботила сама Лера и её персональное удовольствие, всем хотелось поскорее разрядиться самим,
и Лера не винит их, но с Сергеем она чувствует себя почти что стыдно... Ей хорошо, так эгоистично хорошо.
Ни один мужчина ещё не был с ней более чутким, чем, казалось бы, самый эгоцентричный мудак из всех, кого Лера знает. Лере стыдно даже глянуть на его ширинку...
— Давай ты сейчас не будешь накручивать себя, — с укором бросает Разумовский, приглушая подсветку до минимума и снимая наконец с себя брюки. Лера успевает двинуться в его сторону, но так и замирает с едва протянутой рукой. Она поднимает голову и смотрит,
в глазах у неё концентрированное смятение.
— Мы продолжим только если ты уверена, что хочешь этого, — у Леры снова что-то щёлкает в голове. Щёлкает, рушится, и в глазах становится чётче, спадает неожиданно ватная неуклюжесть с конечностей.
Даже дышать становится легче. Она опускает руки Сергею на грудь, мешкается пару секунд и одним аккуратным рывком укладывает его на спину, перекидывает ногу, усаживается на бёдра. Губы расползаются ещё чуть робкой, но всё равно самодовольной улыбкой.
Лера была уверена, что апогей абсурда в её жизни заканчивается на том моменте, когда она оказывается в постели с Сергеем Разумовским, но когда она чувствует в груди непреодолимое желание поцеловать его первой, она понимает, что абсурд в её жизни только начинается...
Кухню заливает солнечным светом из огромных панорамных окон. На кухне пахнет свежим кофе и немного сливочным маслом, а ещё много — уютом и домом.
Серёжа идёт почти что наощупь, потому что смотреть по сторонам больно, и голова тяжёлая.
Он шлёпает по полу босыми ногами, обходит барную стойку и прижимается щекой к обнажённой Олеговой спине. Приваливается и обнимает обеими руками.
— Доброе утро, — Волков улыбается тепло и ласково, кладёт свою ладонь поверх Серёжиной и сжимает в ответ. Я тебя тоже.
— Мгм, — Серёжа ещё спит, отвечает невнятно, но Олег и не просит большего. Он закрывает сковороду крышкой и поворачивается, обнимает Серёжу и прижимает к себе покрепче. Оставляет на макушке поцелуй и вдыхает полной грудью сладковатый аромат его волос, родной и любимый.
Серёжа любит, когда красиво. Когда на шёлковых простынях, с приглушённым светом, в кожаных наручниках к спинке кровати, с жарким шёпотом, от которого перед глазами калейдоскоп и горячей волной от поясницы в пересохшее горло.
И можно бы было исполнить его пунктики на эстетику, только Олегу в кои-то веки насрать.
Олег считает, что в этом - никакого воспитательного процесса, и поэтому хрен тебе, а не эстетика, штаны снимай. Холодным приказом, которому у Серёжи язык не поворачивается сопротивляться.
Олег терепеливо ждёт, пока он сбросит с себя всю одежду, а потом перекидывает через свои колени словно трёхлетку. Рукой прижимает загривок и ноги разводит чуть шире, чтобы прогнуть в пояснице и кверху задрать бледную задницу.
Серёжа думает, что сильно переоценил свои силы, когда сказал, что вернётся около восьми часов.
С и л ь н о.
Потому что, как ему кажется, он бы уже успел доехать до Строгановского дворца по неизменным питерским пробкам,
с глубокой вдумчивостью рассмотреть все экспонаты выставки по нескольку раз и даже вернуться обратно по тем же пробкам.
Потому что он бродит по рядам ближайшей к их дому Пятёрочки уже, наверное, целую вечность, но наскоро составленный список покупок не сказать, что сильно-то
поправился отмеченными пунктами.
Он наматывает круги по торговому залу с несуразно огромной и словно в издёвку пустой тележкой, в которой уныло лежит упаковка яиц и пакет молока.
Серёжа даже не пытается спорить, что в делах, касающихся домашнего хозяйства, он абсолютный профан.
В больнице темно. Свет на ночь выключают только в палатах-камерах, в коридорах он обычно холодно-белый и яркий до рези в глазах. Серёжа молится всем известным ему богам и шарит отмычкой в замке, пока не слышится тихий щелчок.
Руки ледяные и дрожат как у эпилептика, сердце в груди колотится на нереальных скоростях.
Щекой к обитой синтепоном стене, пытаясь уловить чужие шаги, каждый шорох в коридоре. Кажется, ничего. Неужели удача на его стороне?
Он осторожно отворяет дверь, совсем немного,
сквозь тонкую щёлочку смотрит в уходящую вдаль бетонную коробку. Сигнализация молчит, но пульс бьёт по ушам ультразвуком.
Вторая дверь поддаётся сложнее. Разумовский старается, правда старается, чтобы не шевелился лишний раз даже воздух, не брякала отмычка.
— Ты уверен, что хочешь со мной? — Олег прислоняется к дверному косяку, наблюдая, как Серёжа достаёт с верхней полки умопомрачительного фиолетового цвета толстовку, на фоне которой его волосы ещё более рыжие, хотя казалось бы, куда ещё?!
— Уверен, — Разумовский уже выглядывает из горловины. — Мне как раз нужно было что-то из такой бытовой мелочи, но я не помню, что именно. А так может увижу вспомню.
Именно этого Олег боится. Потому что именно так начинается Каждая их поездка в Икею,
когда Олег собирается за одной единственной новой лопаткой или баночками под специи, а возвращаются они в итоге с несколькими пакетами «мелочи», которую Серёжа успевает накидать в тележку. Вопросов, зачем им тележка при списке покупок в один пункт, Олег уже не задаёт.
- Игорь? - Олег с нескрываемым удивлением выгибает бровь. У него самого традиционная порция задымления лёгких после пробуждения, и запах готовящейся еды с кухни заставляет его сначала застыть в полу шаге, осознать ситуацию и промчаться на кухню.
Игорь на Олеговой кухне выглядит вполне органично, ему идёт тёмный фартук на кожаных лямках, и стопка золотистых блинов рядом с ним тоже не выглядит восьмым чудом света.
- Утра, - Гром деловито наливает в сковороду свежую порцию теста. - Да я проснулся, думаю, чего время терять.
- Не знал, если честно, что ты умеешь, - Олег подходит к барной стойке, садится поближе к вытяжке, щёлкает зажигалкой.
- На твоё место в доме не претендую, - Игорь ржёт, переворачивая блинчик с ажурными краешками. Олег смотрит без зависти, но с уважением.