Thread by @dweisa

Заметки врача из последнего номера Медицинского журнала Новой Англии (The New England Journal of Medicine) - это один из важнейших медицинских журналов мира.

Учимся умирать - уроки ирландских поминок
Роуз М. Олсон, MD
nejm.org/doi/full/10.10…

Я не хотела в это верить. Я хорошо помню, как он завязал нам глаза и «похитил» меня и моих братьев и сестер, удивив нас поездкой на целый день в Кэмп Снупи, наш любимый тематический парк.

И я бы, наверное, не поверила этому, если бы не незнакомое, трезвое выражение лица моего отца, когда он сказал мне, что это мой последний шанс попрощаться. Смерть Финна все еще казалась выдумкой.

Финн был «весельчаком» в нашей семье: он ласково подмигивал, заставляя чувствовать себя замеченным, отвращение к власти, из-за которого его выгнали из всех католических школ в городе, и неутомимое остроумие - он даже заказал автолавку с мороженым для гостей на своих похоронах.

Но в тот день Финн выглядел иначе. Я наблюдала, как мои братья и сестры, двоюродные братья, тети и дяди, один за другим, подходили к изголовью кровати. Плафон свечей обрамлял его лицо, излучая мягкий янтарный свет. Наконец настала моя очередь выйти вперед.

Я изучала его лицо: его впавшие глаза, впалые щеки, его виски, блестящие от крема, которым его мазала моя тетя. Вместе с папой мы перекрестили его холодные губы и прошептали слова прощания. Мне было 12 лет, когда я научилась умирать.

Ирландские поминки - это ритуал смерти в нашей семье. На мгновение место смерти любимого человека становится торжественным памятником, а затем быстро превращается в сцену рассказчика. Истории рассказывают до позднего вечера - некоторые правдивые, другие приукрашенные.

Затем идет пение - песни которые помнят все, конечно, наизусть, потому что наши родители пели их нам, как их родители пели им.

К концу наши животы болят от смеха и слишком большого количества горячего бабушкиного мяса запеченного с сыром, и любовь заполняет каждый уголок этого священного места.

Задолго до того, как я пошла в медицинскую школу, на ирландских поминках я узнала, как выглядит хорошая смерть.

Вместе мы позволили всплыть на поверхность каждой капле сложных эмоций - сожаления, боли, облегчения, смеха, благодарности - а затем эмоции закипели, как горшок с картошкой по-ирландски.

Когда мне было 22 года, я снова стояла над трупом. Нервно я вошла в анатомичку и подошла к столу 8, где лежала холодная серая фигура с брезентовой тканью, покрывающей голову.

В течение следующих 3 месяцев я проводила скальпелем по каждому изгибу задубевшей кожи тела, отделяя фасции от прилежащих мышц, ныряя через дюймы желтого свернувшегося жира и рассекая скрученные фиолетовые вены.

После месяцев ошеломляющего запоминания и напряженных экзаменов я пришла к печально известному разделу курса, посвященному голове и шее. Ни рисунки в анатомическом атласе Неттера, ни учебное пособие, ни лекция не подготовили меня к этой задаче.

Следуя инструкциям, я осторожно отдернула ткань, чтобы обнажить квадратную щетинистую челюсть, тонкие брови и изогнутую верхнюю губу. Впервые за 3 месяца я увидела человека.

Мой наставник сказал, что ткань положили туда из уважения.

Но нет ничего уважительного в том, чтобы скрыть личность этого человека. Кусок брезентовой ткани был моим знакомством с устаревшим принципом медицинской практики: признание человека человеком может отвлечь от «настоящей» работы врача.

Следуя инструкциям, я быстро закрыла ему лицо.

Когда мне было 28 лет, я снова стояла над мертвым телом, но на этот раз ставки были выше. Я находилась на 30-часовой смене в отделении интенсивной терапии (ОИТ) с новым стетоскопом на шее.

Но в то утро мой желудок сжался не от ожидаемых долгих часов работы; он знал, что мисс А. умрет.

Мисс А. была почти моего возраста, но ее органы казались старше.

Она родилась с заболеванием крови, и теперь у нее было так много красных кровяных телец, что ее основные органы больше не могли получать достаточно кислорода. Она была молода, и ее семья полна надежд. Но переливание крови перестало работать.

Мы подошли к моменту госпитализации, когда, несмотря на все медицинские знания, которые мы усваивали годами, несмотря на доступ к самым современным лекарствам и оборудованию, оставался только один путь вперед. Мисс А. собиралась умереть.

Было два часа ночи, когда я пошла сказать ее родителям, возможно, худшую новость в их жизни. Я вышла из палаты реанимации мисс А. Я методично надела маску и пластиковый халат, которые должны были служить барьером для инфекции, но это было больше похоже на маскировку труса.

Я заглянула в комнату, где узловатые провода, трубки, иглы и дренажные трубы отделяли мисс А. от меня. Больницы так хорошо оборудованы для медицинского вмешательства, но так плохо оборудованы, чтобы справиться с эмоциональным и духовным процессом умирания.

Я постояла возле комнаты мисс А. еще мгновение, собираясь с силами, чтобы взглянуть на ее семью.

Когда я вспоминаю смерть мисс А., я вижу себя сидящей у постели Финна. В детстве вы дарите любовь без усилий, не задумываясь.

Но за годы медицинской подготовки, от анатомички до изучения сложных, ужасных правил поведения, становится легче перестать так свободно раздавать любовь, прикрывать лицо умирающего, надевать маску. Однако в медицине есть моменты, которые ломают наш толстую скорлупу.

Когда я сообщила эту скорбную весть семье мисс А., я была удивлена - сначала их молчанием, затем их благодарностью. Каким-то образом рядом с немыслимой утратой, среди тесноты в этой беспорядочной, стерильной больничной палате, мы разделили тихий священный момент.

Хотя мои дяди не согласятся, сцена смерти не для всех должна быть похожа на ирландские поминки или включать картофельное горячее блюдо моей бабушки. Но ирландцы кое-что поняли: участие в процессе умирания может помочь излечить тех, кто остается.

Рассказывать о смерти сложно, особенно если в вашей должностной инструкции указано «врач». Тем не менее, возможно, медицинское сообщество сможет заново научиться этому детскому чувству сопереживания - и при этом мы даже сможем понять как исцелиться самим.