Песок под ногами горячий, ещё хранящий в себе жар полуденного солнца. Олег с удовольствием зарывается в его пальцами ног, Серёжа наслаждается набегающим на берег тёплыми волнами Мексиканского залива. У него волосы завиваются от морского воздуха,
на губах счастливая улыбка, щёки и нос зацелованы веснушками, такими яркими, каких никогда не было в родном Петербурге.
— Олеж, иди сюда, вода как молоко, — голос у него звонкий, смех чистый, а глаза светятся ярче звёзд. Разве можно ему отказать?
Олег подходит к морю, небольшие волны тут же окатывают его по щиколотку. Действительно как тёплое молоко...
Воздух солёный и влажный, приятно наполняет лёгкие. Ночью он не такой удушающий, не такой знойный. И можно не обливать Серого солнцезащитным кремом.
Серёжа переворачивается на спину и закрывает лицо ладонями, несильно бьётся затылком по подушке. Он ворочается уже около трёх часов, веки тяжёлые, во всём теле безумная усталость, но сон никак не идёт.
Он ворочается с боку на бок, перекладывает подушку, раскрывается, укрывается, сворачивается креветкой и снова выпрямляется, раскидывает руки, подгибает ноги, и всё это в сотне возможных комбинаций, ни одна из которых, впрочем, так и не помогает ему уснуть.
Он серьёзно думает пойти поработать, плюнув на бесполезную попытку заснуть, не приносящую ничего, кроме ноющей боли во всём теле.
Ему очень хочется, чтобы рядом был Олег. Рядом с Олегом всегда засыпалось легко, его крепкие объятия прогоняли любые кошмары,
Разумовский приходит к этому открытию случайно. Он просто случайно становится свидетелем того, как Олег подаёт Лере куртку, провожая после тренировки до входной двери, и внутри у него что-то сдавливает с такой силой, что в глазах чернеет.
Он не спешит делать выводы, он наблюдает, присматривается и придумывает миллион объяснений, нелепых и нелогичных; он не признаётся даже самому себе, что открещивается от правды, отмахивается всеми возможными способами, потому что п-р-а-в-д-а собьёт его с ног одним махом.
Олег подаёт Лере сумку. Олег бинтует Лере разбитое колено. Олег кормит Леру после тренировки и даже угощает ягодным пирогом. Олег даёт ей свою кофту, потому что на улице холодно. Олег подвозит её домой после затянувшейся тренировки.
— Спасибо, — Сержа робко отодвигает пустую тарелку, обнимает озябшими ладонями кружку с горячим чаем. Смотрит исподлобья, пытаясь поймать очертания родного лица, только взгляд раз за разом опускается в стол.
— Пожалуйста, — Олег на него не смотрит. Забирает тарелку, тут же моет, вытирает руки о полотенце и выходит из кухни. Не заминается в дверном проёме, не оглядывается. Разумовский провожает его тоскливым взглядом в спину и, едва не уронив кружку на пол, закрывает лицо ладонями.
С каждым днём становится всё невыносимее.
Олег не смотрит на него. Не касается. Почти не разговаривает. Глухо рычит, стоит подойти ближе, чем на два метра. Шарахается как от прокаженного. Закрывает свою спальню на два оборота ключа.
— Ты скоро? — чёрная тень мелькает на периферии. Стук каблуков эхом разносится по комнате, заставляя отвлечься от планшета. Разумовский поднимает голову, Птиц проходит к его столу и садится на край, вальяжно закидывает ногу на ногу.
— Тебе не жарко так дома ходить? — Серёжа задает вопрос скорее по привычке, нежели из реального любопытства. Кому как не ему знать, что братец из своих обожаемых кожаных штанов не вылезет даже под страхом смерти. — Сам спать не собираешься?
— Ты же знаешь, я не люблю спать в одиночестве, — последнее слово Птиц раскатывает на языке с особым вниманием. Запрокидывает голову и смотрит на брата через плечо. Смотрит с абсолютно нескрываемыми блядскими искрами и кокетливо хлопает ресницами.
Когда Игорь застаёт сию картину в первый раз, ему кажется, что он просто ещё не проснулся. Потому что выглядит это... ну самую малость необычно. Ладно, к чёрту, не малость! Вообще! Абсолютно!
В их просторной кухне, залитой солнечным светом из огромных окон, играет какая-то корейская (или японская?) попса, а Серёжа стоит на стуле и намывает тряпкой стеклянную дверцу шкафа, качая головой и постукивая ступней в такт незамысловатому мотиву.
У Игоря бровь непроизвольно выгибается вверх от удивления. Он приваливается плечом к дверному косяку и трёт глаза ладонями, пытаясь смахнуть какое-то кажущееся откровенным бредом видение.
Только не помогает ни черта. А глюк ещё и разговаривать начинает. Живой он, конечно!
— Сиди спокойно, — голос у Олега строгий, сам он совершенно спокоен, а каждое движение отточено едва ли не до автоматизма.
— Шшш! — Серёжа шипит, губы кусает и инстинктивно дёргается, потому что любое прикосновение отдаётся жгучей болью.
У него разорваны брюки и кожа стёсана по колену и половине голени, а ещё на обеих ладошках. Кровь стекает алыми ручьями поверх дорожной пыли-грязи, которую он успел собрать во время падения, и Разумовский честно не знает, за что хвататься первым.
— Руки давай.
Олег льёт на подставленные ладони холодную минералку. Серёжа аккуратно смывает грязь, кровь, шипит сквозь стиснутые зубы.
— Ну вроде не так страшно, — он вытягивает перед собой обе ладони, поворачивает, оценивая масштаб полученных травм.